Как Гитлер украл розового кролика Керр, Джудит и еще 3 000 000 книг, сувениров и канцтоваров в Буквоеде. Будь в центре культурной жизни твоего города!
Розовый кролик Гитлера — пост пикабушника Ruti. Комментариев — 12, сохранений — 9. Присоединяйтесь к обсуждению или опубликуйте свой пост!
Как Гитлер украл розового кролика Керр, Джудит
1933 год. Девятилетняя Анна живет обычной жизнью берлинской школьницы, сочиняет стихи, играет с друзьями — как вдруг все резко меняется. Опасаясь преследований со стороны нацистов, ее семья спешно уезжает из Берлина. Швейцария, Франция и, наконец, Англия — путешествие затянется на два с лишним года, за которые девочка познакомится с культурой других стран, выучит французский и поймет, что значит — быть беженцем. И все это время ее не будет покидать воспоминание о плюшевом розовом кролике, оставленном в берлинском доме. Эта книга написана по следам реальных событий: семья Джудит Керр тоже бежала из Германии, когда к власти пришел Гитлер.
Отзывы 2
Уже читали?
Пожалуйста, поделитесь вашим мнением.
Отзывы помогают другим читателям выбирать интересные книги.
Написать отзыв x Авторизуйтесь или зарегистрируйтесь на сайте, чтобы оставить отзыв и получить возможность заработать 15 бонусов в бонусной программе
-
15 бонусов за отзывы мы начисляем только при следующих условиях:
- отзыв написан к товару, который вы покупали в нашем интернет-магазине;
- отзыв длиной более 300 букв;
- отзыв был утвержден модератором.
Отзыв должен быть уникальным и содержательным: копировать отзывы целиком или частями с других сайтов нельзя.
Нецензурная брань запрещена.
Отзыв должен относиться к товару, на который он написан.
Пересказ аннотации, содержания, занимающие большую часть отзыва, не допускается.
Ссылки, почтовые адреса и личные данные публиковать в отзывах нельзя.
Как говорить с детьми о холокосте? Можно начать с прочтения ими этой книги. Здесь нет страшны подробностей о зверствах фашистов. Есть чувства и эмоции девочки Анны. Ей девять. Ее розовый кролик остался в Берлине. И вместе с ним осталась вся ее жизнь, детство, друзья, весь мир, в котором она выросла. Теперь ее ждет новый язык и новое место. Если вы любите Остров в море, Аники Тор, про эммигрантку Штеффи, то эта книга однозначно вам понравится. Это трогательная история, бесконечно печальная от осознания происходящих, страшных вещей, но ее однозначно нужно читать, и обязательно с детьми, переживая вместе происходящее.
«Как Гитлер украл розового кролика» -> детская книга, которая берет за душу. Цепляет и трогает до мурашек по коже.
Читала книгу с огромным удовольствием, хотя иногда слезы наворачивались сами собой. Несмотря, на это история невероятно милая и светлая!
Кстати, данное издание с иллюстрациями 🙂
Превосходная книга, которая будет интересна в любом возрасте.
Описание
x Авторизуйтесь или зарегистрируйтесь на сайте, чтобы получить возможность добавлять тэги или проголосовать за понравившиеся
Тэги помогают другим читателям выбирать товары, книги и быстро понимать, о чем они. Пожалуйста, поддержите имеющиеся тэги или добавьте свои.
Тэги — это описание книги или товара в одном-двух словах. Используйте их, чтобы помочь другим пользователям выбрать книги и товары
Нельзя
― нецензурно выражаться
― спойлерить
― вставлять ссылки
― писать личную информацию
— добавлять теги больше 25 символов
1933 год. Девятилетняя Анна живет обычной жизнью берлинской школьницы, сочиняет стихи, играет с друзьями — как вдруг все резко меняется. Опасаясь преследований со стороны нацистов, ее семья спешно уезжает из Берлина. Швейцария, Франция и, наконец, Англия — путешествие затянется на два с лишним года, за которые девочка познакомится с культурой других стран, выучит французский и поймет, что значит — быть беженцем. И все это время ее не будет покидать воспоминание о плюшевом розовом кролике, оставленном в берлинском доме. Эта книга написана по следам реальных событий: семья Джудит Керр тоже бежала из Германии, когда к власти пришел Гитлер.
Как Гитлер украл розового кролика
Девятилетняя Анна вместе с семьей вынуждена покинуть родную Германию, потому что к власти пришел Гитлер и ее отцу — публицисту теперь грозит опасность. В этой автобиографической повести известной британской детской писательницы показаны переживания ребенка, вырванного из привычной атмосферы и вынужденного приспосабливаться к новым правилам жизни, новой культуре, новому языку. Джудит Керр детскими глазами смотрит на тот ужас, который преследовал ее семью, расползаясь по всей Европе, а розовый кролик, навсегда брошенный в берлинском доме, лишь подчеркивает глубину ее переживаний.
Купить книгу Как Гитлер украл розового кролика, Джудит Керр
Интересные факты
Цитаты из книги
•
— Чего ты боишься?
— Что я действительно буду чувствовать себя беженцем!
•
Неважно, где мы. Главное, что мы вместе.
Анна
•
Если тебе хочется писать о катастрофах, нужно писать о катастрофах. Не нужно стараться угодить другим. Хорошо написать можно только о том, что тебя действительно волнует.
С этой книгой читают:
«Она не очень верила в Бога, но надеялась, что есть кто-то способный её услышать».
Забавное название истории и совсем не забавное повествование. Розовый кролик, которого украл сам Адольф Гитлер, — ну вот скажите, что может быть фантасмагоричнее? Это как Пена дней— сказочный бред. Или Сонные глазки и пижама в лягушечку.
Однако Гитлер есть. И кролик тоже есть. Потрёпанный местами, уже без стеклянных глаз — их заменили чёрные глаза-бусинки. Но он такой розовый и есть. Им играется Гитлер.
Анне девять лет, она заводная и активная девчушка, ей нравится играть с братом Максом и его другом Гюнтером; поболтать с подружкой она так же не прочь, а уж полакомиться сладким — так тем более, за милую душу. Папа у неё знаменитый писатель, выступающий против нацизма и Гитлера, мама же всех любит. Они живут в Германии, в Берлине. Идёт тысяча тридцать третий год. Беззаботное детство, на фоне которого поджигают здание рейхстага и проводят выборы (националисты/социалисты? кто же… кто же…), но папа принимает решение уехать из страны как можно скорее, на нейтральную территорию.
Анне девять лет. Она мечтает стать знаменитой и когда-нибудь писать книги, которые читали бы все; она находит, что тяжёлое детство — это путь к известности; она радуется тому, что стала беженкой. Она просто не понимает ещё всего несчастья.
Анна взяла с собой новую не затисканную игрушку в виде собачки.
Анне всё ещё девять лет. Она еврейка. Брат у неё еврей. Мама еврейка. Отец еврей. Она приходит к выводу, что и бабушки, и девушки, наверное, тоже евреи. Но у неё совсем не огромный нос. Так странно для Анны.
Анна в Швейцарии и здесь все такие странные: смешной акцент, мальчики играют отдельно, девочки тоже, обычаи и традиции тут тоже странные. Но, пожалуй, Анне здесь нравится. Она обзавелась подружками, ходит в сельскую школу и продолжает оставаться ребёнком. Только один раз всё омрачается, когда приезжают женатая пара немцев с двумя детьми — нацисты, презирающие евреев.
Анне исполняется десять. Семья теперь проживает во Франции, в Париже. Квартирка маленькая, узенькая. Они стараются экономить — папе очень сложно публиковаться, а деньги, которые он получает за статьи, — это далеко не прежняя сумма его гонораров. Девочка ничего не понимает по-французски, но приходится смириться, взять себя в руки и прыгнуть в омут с головой во все oui и non, и merci, и au revoir и bonsoir, madame.
Анна больше не хочет быть беженцем — ей не нравится не иметь дома. Она боится, что с розовым кроликом играется Гитлер. Она хочет, чтобы всё поскорее прекратилось.
На дворе тысяча девятьсот тридцать пятый. Они отправляются в Англию, в Лондон. Туда, где холодно, идут дожди и люди очень тихие — всё совсем не такое, как у французов. Но денег больше нет, они нуждающиеся и согласие англичан снять фильм по сценарию папы — решение финансовой проблемы.
Они выходят на платформе в Лондоне. Темно и ничего не видно, но кажется, папа, мама, Макс и Анна теперь на островке безопасности и благополучия.
Как Гитлер украл розового кролика — это, наверное, первая книга о войне через призму ребёнка, где за плечами у него спокойное и счастливое детство, а впереди — неизвестность и переезды с места на место. Было интересно увидеть, как все они адаптируются в чужой стране, ища своё место среди чужих, где свои — лишь горсточка людей. Здесь наблюдаешь за тем, как ребёнок вливается в новую непривычную для себя среду, с нуля учит язык, страдает перепадами настроения, расстраивается, впадает в уныние или делает рывок вперёд с помощью самого вкусного пирожного на свете из дорогого кондитерского магазинчика на углу!
Быть знаменитым — пережить тяжёлое детство. У Анны оно было поначалу очень счастливым, но что стало потом? Она действительно станет знаменитой? Она действительно была несчастна? В кругу любящих родителей, на постоянной опеке семьи, держа за руку брата?
— Мы вернемся, — заверил папа.
— Знаю, — ответила Анна. — Но это будет уже совсем по-другому. Мы будем здесь чужими. Как ты думаешь, мы станем где-нибудь своими?
— Не думаю, — ответил папа. — По крайней мере мы уже не сможем чувствовать себя как люди, которые родились и всю жизнь прожили на одном месте. Но мы будем связаны чем-то со множеством разных мест, в которых нам пришлось жить. И в этом тоже что-то есть. Что-то хорошее.
Текст книги «Как Гитлер украл розового кролика»
Originally published by HarperCollins Publishers under the title:
WHEN HITLER STOLE PINK RABBIT
Text and illustrations © Kerr-Kneale Productions Ltd 1971
Translated under licence from HarperCollins Publishers Ltd
The author/illustrator asserts the moral right to be identified as the author/illustrator of this work.
© М. Аромштам, перевод с английского, 2017
© ООО Издательство «Альбус корвус», издание на русском языке, 2019
Предисловие
И вот в твоей родной стране все начинает меняться. Сначала ты будто бы ничего не замечаешь, а некоторые уже понимают: жить здесь становится опасно. К твоему удивлению, среди этих людей – твой папа. Именно это случилось с Анной в Германии в 1933 году.
Анне девять лет. У нее много детских дел: она ходит в школу, катается с друзьями на санках – и не обращает особого внимания на политические плакаты. А с плакатов смотрит Адольф Гитлер – человек, который в скором времени изменит жизнь всей Европы. И жизнь маленькой Анны.
Анна не успевает осмыслить происходящее: события слишком быстро следуют друг за другом. Однажды вдруг исчезает ее папа. Анне становится страшно. Потом и она сама, и ее брат Макс вынуждены расстаться со всем, что им дорого, – с родным домом, школьными друзьями, любимыми игрушками: мама срочно увозит их из Германии.
За пределами Германии члены семьи снова соединяются, но они вынуждены то и дело переезжать из одной страны в другую. Это «приключение» растягивается на годы. Анне и Максу приходится осваивать новые языки и учиться налаживать отношения с новыми людьми, преодолевать неуверенность в себе, жить в бедности. Анна открывает для себя, что быть беженцем – это особое умение и, оказывается, в этой ситуации тоже можно найти что-то положительное. Главное, чтобы все члены семьи были вместе. Остальное не имеет значения. Но если что-то заставит их разлучиться…
Джудит Керр хорошо известна благодаря придуманным ею книжкам-картинкам для маленьких детей. Но эта замечательная и захватывающая повесть адресована читателям постарше и выводит писательницу на новую орбиту. Ведь история про розового кролика написана по следам реальных событий.
Моим родителям
Джулии и Альфреду Керр
Глава первая
Анна возвращалась домой из школы со своей одноклассницей Элизабет. Этой зимой в Берлине выпало много снега. Снег долго не таял. Дворники сгребали его к краю тротуаров, и там в течение долгих недель он лежал печальными серыми кучами. А теперь, в феврале, снег превратился в грязное тающее месиво. Повсюду были лужи. Анна и Элизабет то и дело перепрыгивали через них.
Обе были в ботинках с высокой шнуровкой, в толстых пальто и вязаных шапках, натянутых на уши. А у Анны был еще шарф. Для своих девяти лет Анна была маловата ростом, и концы ее шарфа свисали почти до самых колен. Шарф почти полностью скрывал ее нос и рот – так что видны были только зеленые глаза и прядки темных волос. Приближалось время обеда, а Анне еще надо было попасть в магазинчик писчебумажных принадлежностей, чтобы купить цветные мелки. Она так торопилась, что запыхалась, и потому обрадовалась, когда Элизабет вдруг остановилась перед большим красным плакатом.
– Здесь изображен тот самый человек. Мы с моей младшей сестренкой вчера его уже видели – на другом плакате. Сестренка решила, что это Чарли Чаплин.
Анна разглядывала лицо на плакате: какой мрачный! И будто впился в нее глазами.
– Ни капельки он не похож на Чарли Чаплина… Только усы такие же…
Девочки разобрали имя под фотографией: Адольф Гитлер.
– Он хочет, чтобы на выборах все проголосовали за него. И тогда он разберется с евреями, – сказала Элизабет. – Как ты думаешь, он разберется с Рахель Левенштейн?
– Никто ничего не сделает Рахель Левенштейн, – возразила Анна. – Она же староста класса! Может, этот Гитлер и со мной разберется? Я тоже еврейка.
– Ну да. Папа на прошлой неделе разговаривал с нами об этом. Сказал, что мы – евреи. И что я и мой брат должны об этом помнить.
– Но ты ведь не ходишь по субботам в еврейскую церковь, как Рахель Левенштейн!
– Просто мы нерелигиозные. Мы вообще не ходим в церковь.
– Вот бы мой папа был нерелигиозным! – вздохнула Элизабет. – А то мы должны каждое воскресенье ходить на службу и сидеть, пока судороги не начнутся, – она взглянула на Анну с любопытством. – Я думала, у евреев кривые носы. А у тебя нос нормальный… У твоего брата кривой нос?
– Нет, – ответила Анна. – В нашем доме кривой нос только у горничной Берты. Но это потому, что в детстве она вывалилась из коляски и сломала его.
Элизабет почувствовала легкое раздражение.
– Слушай, если ты с виду – обычный человек и не ходишь в еврейскую церковь, откуда ты знаешь, что ты – еврейка? С чего это ты так уверена?
– Ну… – протянула она. – Мои мама и папа евреи. И их мамы и папы тоже были евреями… Наверное, поэтому. До прошлой недели, до разговора с папой, я об этом как-то не думала.
– Фу, глупости! – сказала Элизабет. – Гитлер, евреи и остальное – все это глупости!
И она припустила бегом, Анна – за ней.
Так без остановки они добежали до писчебумажного магазинчика. Какая-то посетительница у прилавка беседовала с продавцом, и сердце Анны упало: она узнала фрейлейн Ламбек, жившую неподалеку. Сейчас на ее лице было какое-то овечье выражение. Она то и дело восклицала: «Ужасные времена! Ужасные времена!» – и при этом так встряхивала головой, что ее серьги болтались взад-вперед, взад-вперед.
Продавец магазинчика согласно кивал: «1931 год был тяжелый. 1932-й был еще хуже. Но, помяните мои слова, 1933-й будет самым ужасным». Тут он увидел девочек: «Что вы хотите, мои дорогие?»
Анна уже собиралась сказать, что хочет купить мелки, но тут ее заметила фрейлейн Ламбек. «Это же маленькая Анна! Как у тебя дела, деточка? Как поживает твой дорогой папочка? Такой прекрасный человек! Я читаю каждое написанное им слово. У меня есть все его книги. Я всегда слушаю его по радио. Но почему-то на этой неделе в газете не было его статьи. Я надеюсь, с ним все в порядке? Может, он где-то читает лекции? Мы так нуждаемся в нем в эти ужасные времена!»
Анна терпеливо ждала, пока фрейлейн Ламбек закончит стенать. «У него грипп», – сказала она наконец. Это вызвало новый взрыв соболезнований. Можно было подумать, фрейлейн Ламбек причитает над умирающим родственником, ближе которого у нее никого в жизни нет. Она советовала лекарства. Она советовала докторов. Она трясла головой, и ее серьги брякали. И не могла успокоиться до тех пор, пока Анна клятвенно не пообещала передать папочке от фрейлейн Ламбек горячий привет и пожелания скорейшего выздоровления. Уже собираясь уходить, фрейлейн Ламбек остановилась у двери, повернулась и сказала: «Деточка! Не надо передавать папочке привет от фрейлейн Ламбек. Передай ему наилучшие пожелания от его восхищенной почитательницы!» – и только после этого наконец убралась восвояси.
Анна быстро купила цветные мелки. Потом они с Элизабет стояли у магазина на холодном ветру. Здесь их пути обычно расходились. Но сейчас Элизабет медлила. Она давно хотела кое о чем спросить Анну, и вот теперь, казалось, наступил подходящий момент. Элизабет решилась:
– Анна, а это как – когда твой отец знаменитый? Здорово?
– Не очень, когда встречаешься с фрейлейн Ламбек или с кем-нибудь, как она, – ответила Анна. Погрузившись в свои мысли, она рассеянно свернула в сторону своего дома. Элизабет, тоже о чем-то раздумывая, продолжала идти рядом.
– А если без фрейлейн Ламбек?
– Тогда, конечно, здорово. Папа ведь дома работает. Мы с ним много общаемся. А еще иногда нам бесплатно дают билеты в театр. Однажды у нас даже брали интервью для газеты, спрашивали, что мы любим читать. Мой брат сказал, что любит Зейна Грея[1] 1
Зейн Грей – американский писатель, автор популярных романов-вестернов. (Здесь и далее – примеч. перев.)
– Вот бы мой папа был знаменитый! – сказала Элизабет. – Но он на почте работает. Там нет ничего такого, из-за чего бы люди делались знаменитыми.
– Может быть, ты сама станешь знаменитой. А тот, у кого знаменитый папа, почти никогда не становится знаменитым.
– Не знаю. Вряд ли в одной семье может быть двое знаменитых людей. Из-за этого мне иногда грустно.
Они остановились у белой калитки дома, где жила Анна. Элизабет пыталась лихорадочно сообразить, что бы такое могло сделать ее знаменитой. Но тут в окно их увидела Хеймпи и открыла дверь.
– Мамочки! Опаздываю к обеду! – воскликнула Элизабет и бросилась прочь по улице.
– Ты – и эта Элизабет! – проворчала Хеймпи, когда Анна вошла в дом. – Ты бы еще с обезьяной на дереве что-нибудь обсуждала!
На самом деле Хеймпи звали фрейлейн Хеймпел. Она нянчила Анну и ее брата Макса, когда те были маленькими. А когда они подросли, Хеймпи занялась домашним хозяйством. Но стоило Анне и Максу после школы появиться на пороге дома, как Хеймпи тут же начинала вокруг них суетиться. «Надо ж, как ты упакована! Да еще и перевязана, – приговаривала она, разматывая шарф Анны и стягивая с нее верхнюю одежду. – Давай-ка освободим тебя».
В гостиной играли на пианино. Значит, мама была дома.
– Ноги сухие? Не промочила? – спросила Хейм-пи. – Тогда быстро иди мыть руки. Обед почти готов.
Анна поднялась вверх по лестнице, крытой толстым ковром. Через залитое солнцем окно были видны последние пятна снега в саду. Из кухни доносился запах жареного цыпленка. Как же здорово прийти из школы домой!
В ванной кто-то возился. Анна открыла дверь и столкнулась лицом к лицу с братом Максом. Макс спрятал руки за спину и покраснел до корней своих светлых волос.
– Что такое? – спросила Анна и поймала взгляд Гюнтера, друга Макса. Гюнтер тоже смутился.
– А, это ты… – Макс с облегчением перевел дух.
– Что это у вас? – полюбопытствовала Анна.
– Значок… Сегодня в школе была страшная драка – нацисты против социалистов.
– Кто такие нацисты и социалисты?
– В твоем возрасте можно было бы уже знать, – сказал двенадцатилетний Макс. – Нацисты будут голосовать за Гитлера. А мы социалисты. Мы против него.
– Вы же вообще не будете голосовать, – возразила Анна. – Вы еще слишком маленькие!
– Ну, наши отцы будут, – насупился Макс. – Это одно и то же.
– Все равно мы им врезали, – заметил Гюнтер. – Ты бы видела, как они удирали. Мы с Максом поймали одного и отобрали значок. Только… Даже не знаю, что скажет мать, когда это увидит, – Гюнтер печально взглянул на свои разодранные брюки. Отец Гюнтера потерял работу, и на новую одежду в их семье денег не было.
– Ничего, Хеймпи починит, – сказала Анна. – Можно я посмотрю значок?
Небольшой значок был покрыт красной эмалью, и на нем был нарисован черный крючковатый крест.
– Такой есть у всех нацистов, – заметил Гюнтер. – Называется «свастика».
– А что вы с ним будете делать?
Макс и Гюнтер переглянулись.
– Хочешь взять себе? – спросил Макс.
– Не хочу ничего, что хоть как-то связано с нацистами. Моя мама и так боится, как бы мне не проломили голову.
– Они дерутся нечестно. Палками, камнями, всем, что под руку попадется, – он посмотрел на значок с возрастающей неприязнью и повернул его изображением вниз. – Мне он тоже не нужен.
– Спусти его сам знаешь куда! – сказал Гюнтер.
Так они и сделали. Когда они первый раз спустили воду в унитазе, значок не смылся. При-шлось опять дергать за цепочку. Только после этого он наконец исчез – и все облегченно вздохнули. Тут раздался звук гонга, извещавшего о начале обеда.
Пока они спускались вниз, пианино еще звучало. Но когда Хеймпи стала раскладывать еду по тарелкам, дверь распахнулась, и в столовую вошла мама:
– Привет! Привет, Гюнтер! Как дела в школе?
Все разом заговорили, и комната наполнилась шумом и смехом. Мама знала по имени всех учителей и помнила обо всем, что происходило в школе. Поэтому, когда Макс и Гюнтер рассказали, как сегодня разозлился на них географ, она заметила: «Ничего удивительного после того, как вы его разыграли на прошлой неделе!» А когда Анна сообщила, что ее сочинение читали вслух всему классу, мама сказала: «Это замечательно. Фрейлейн Шмидт не станет читать что-нибудь такое, что недостойно внимания, так ведь?»
Слушала мама всегда с полным вниманием. А когда что-нибудь говорила, вкладывала всю душу в свои слова. По сравнению с другими людьми она все делала с удвоенной энергией. А ее голубые глаза казались Анне самыми голубыми на свете.
Перешли к сладкому (на сладкое был яблочный штрудель). И тут вошла горничная Берта и спросила, не может ли мама побеспокоить папу. Его просят к телефону.
– Нашли время звонить! – воскликнула мама и так резко вскочила со стула, что тот чуть не опрокинулся, но Хеймпи успела его придержать. – И не вздумайте съесть мой штрудель!
Мама выбежала из столовой.
Все притихли. Анна слышала мамины торопливые шаги – как она спешит к телефону. А чуть позже – снова шаги, еще более торопливые: мама поднималась по лестнице в папину комнату. Потом стало тихо.
– Как папа себя чувствует? – спросила Анна.
– Ему чуть полегче, – ответила Хеймпи. – Темпера-тура немного снизилась.
Анна с удовольствием доедала штрудель. Макс и Гюнтер получили уже по третьей добавке. А мама все не возвращалась. Это было немного странно: ведь она так любит штрудель!
Вошла Берта – убрать со стола. Хеймпи повела мальчиков к себе выяснять, можно ли что-то сделать с разорванными брюками Гюнтера.
– Нет, это не починишь, – сообщила она. – Сто́ит тебе вздохнуть, и все снова разъедется. Я дам тебе Максовы брюки, из которых он уже вырос. Тебе они будут в самый раз.
Анна осталась в столовой, не зная, чем заняться. Через специальное окошко они с Бертой убрали посуду в кладовку. Маленькой щеткой они смели крошки со стола на совочек. А когда начали складывать скатерть, Анна вдруг вспомнила про фрейлейн Ламбек, оставила Берту разбираться со скатертью и побежала в папину комнату. Оттуда доносились голоса родителей. Анна открыла дверь:
– Папа, я встретила фрейлейн Ламбек…
– Не сейчас, не сейчас, – воскликнула мама. – Мы заняты.
Она сидела на краю папиной кровати.
Подушки, поддерживающие папу, подчеркивали его бледность. Оба – мама и папа – выглядели сосредоточенно-хмурыми.
– Но фрейлейн Ламбек просила сказать…
– Боже мой, Анна! Нам сейчас не до фрейлейн Ламбек. Уходи сейчас же.
– Зайдешь попозже, – мягко произнес папа.
Анна захлопнула дверь. Ну, это слишком! Не очень-то и хотелось передавать папе глупые слова фрейлейн Ламбек. Но все равно обидно!
В детской никого не было. Снаружи доносились голоса: наверное, Макс и Гюнтер играли в саду. Но ей не хотелось играть вместе с ними. Ее ранец висел на спинке стула. Она достала новые мелки и вынула их из коробки: розовый! Оранжевый! Но синие – лучше всех. Три разных оттенка синего, празднично-яркие. И красный тоже такой красивый. Внезапно в голову Анне пришла идея.
Недавно она сочинила стихи и нарисовала к ним картинки. Это всех восхитило и дома и в школе. Одно стихотворение было про пожар, другое – про землетрясение, а третье – про человека, который умер в страшных мучениях, потому что его проклял какой-то бродяга. Почему бы не попробовать сочинить что-нибудь про кораблекрушение? Слова «море» и «горе» хорошо рифмуются, и она могла бы использовать все три оттенка синего, чтобы раскрасить картинку. Анна взяла лист бумаги и начала сочинять.
Она так увлеклась, что не заметила, как в комнату вползли сумеречные тени, и даже испугалась, когда вошла Хеймпи и зажгла свет.
– Я испекла пирожки. Хочешь вместе со мной покрыть их глазурью? – спросила Хеймпи.
– А можно я сначала покажу папе вот это? – Анна закрасила синим последний кусочек моря.
На этот раз Анна не сразу открыла дверь, а постучалась и дождалась, пока папа скажет: «Войдите». В комнате горел только прикроватный ночник, и кровать казалась островом света в царстве теней. Анна едва различала папин письменный стол с пишущей машинкой, заваленный таким количеством бумаг, что они перевешивались через край и грозили сползти на пол. Из-за того что папа часто работал ночью, его кровать стояла тут же, в кабинете: так он не мешал маме спать.
Глядя на папу, трудно было подумать, что ему стало лучше. Сильно осунувшийся, он сидел неподвижно, сосредоточенно глядя перед собой. Но, когда вошла Анна, улыбнулся. Она показала ему стихотворение и картинку. Папа прочел стихотворение целых два раза и похвалил его. Картинка ему тоже очень понравилась. А когда Анна рассказала про фрейлейн Ламбек, они оба очень смеялись. Сейчас папа вел себя как обычно, и Анна спросила:
– Тебе действительно нравится стихотворение?
– Тебе не кажется, что оно недостаточно жизнерадостное?
– Ну, – сказал он, – кораблекрушение – не то, о чем можно рассказывать жизнерадостно.
– А моя учительница фрейлейн Шмидт считает, что я должна писать что-нибудь жизнерадостное – о весне, о цветах.
– А тебе самой хочется писать о весне и цветах?
– Нет! Я хочу писать о разных катастрофах.
Папа чуть заметно усмехнулся. Возможно, заметил он, желание Анны вполне соответствует нынешнему моменту.
– Как ты думаешь, – вдруг забеспокоилась Анна, – ничего, что я пишу о катастрофах?
– Конечно. Если тебе хочется писать о катастрофах, нужно писать о катастрофах. Не нужно стараться угодить другим. Хорошо написать можно только о том, что тебя действительно волнует.
Анну вдохновили папины слова, и она решилась спросить, сможет ли она, Анна, когда-нибудь стать знаменитой. Как он думает? Но тут рядом с кроватью так громко зазвонил телефон, что они оба вздрогнули.
Папа снял трубку, и на его лице опять появилось выражение озабоченной сосредоточенности. Все-таки странно, подумала Анна, как по-разному может звучать папин голос. «Да… да…» – отвечал папа и еще сказал что-то про Прагу. Анне стало неинтересно. Но папа скоро закончил разговаривать.
– Наверное, лучше тебе сейчас бежать, – проговорил он и обнял Анну. – А то еще, чего доброго, подхватишь мой вирус.
Анна помогла Хеймпи покрыть пирожки глазурью, и они вместе с Максом и Гюнтером съели их. Осталось три пирожка, которые Хеймпи положила в бумажный пакет, чтобы передать маме Гюнтера. А перед тем как Гюнтер ушел, она еще дала ему сверток с вещами, из которых Макс уже вырос, а Гюнтеру они были как раз.
Остаток вечера Макс и Анна провели, играя в разные игры. На Рождество им подарили красивую коробку с играми, которые они еще толком не успели освоить. В коробке были шашки, шахматы, «Лудо», игра «Змеи и лестницы»[2] 2
«Лудо» – настольная игра с доской, фишками и кубиком. Советские дети играли в похожую игру под названием «Кто первый?». «Змеи и лестницы» – настольная игра с доской, кубиками и карточками с заданиями для участников.
Незаметно подошло время укладываться спать.
На следующее утро Анна побежала в комнату к папе: ей хотелось увидеться с ним перед уходом в школу. На письменном столе царил абсолютный порядок. Кровать была аккуратно застелена.
Глава вторая
Первая мысль, которая пришла Анне в голову, была настолько ужасна, что у нее перехватило дыхание: ночью папе стало хуже. Его увезли в больницу. Возможно, он… Ничего не видя перед собой, она выскочила из комнаты – и попала в объятия Хеймпи.
– Все в порядке, – сказала Хеймпи. – Все в порядке. Папа просто уехал.
– Уехал? – Анна не могла в это поверить. – Но он же болен. У него температура…
– Он решил, что надо уехать, – сухо сказала Хеймпи. – Мама собиралась тебе объяснить все, когда ты вернешься из школы. Но, пожалуй, надо рассказать прямо сейчас. А фрейлейн Шмидт, я думаю, простит тебе опоздание.
– Что такое? Мы прогуливаем школу? – с надеждой спросил только что появившийся Макс.
Тут из своей комнаты вышла мама. Она была еще в халате и выглядела очень уставшей.
– Не стоит очень уж беспокоиться, – сказала она. – Но кое-что я должна вам сказать. Хеймпи, принеси, пожалуйста, кофе. Я думаю, детям надо поплотнее позавтракать.
Когда они все уселись в комнатке Хеймпи с кофе и булочками, Анне стало чуть лучше. Она даже сообразила, что пропускает урок нелюбимой географии.
– Все довольно просто, – сказала мама. – Папа считает, что Гитлер и нацисты выиграют выборы. А он не хочет жить под властью нацистов. Он считает, что в этом случае мы должны покинуть Германию.
– Потому что мы – евреи? – спросила Анна.
– Не только поэтому. Папа считает, что в случае победы Гитлера уже нельзя будет свободно выражать свое мнение. И он не сможет писать. Нацистам не нравятся люди, которые думают хоть сколько-нибудь иначе, чем они сами, – мама сделала несколько глотков кофе и немного приободрилась. – Конечно, этого может и не случиться. А если случится, то долго не продлится – месяцев шесть или чуть дольше. Но в данный момент мы можем только гадать, что будет.
– А почему папа уехал так внезапно? – решил выяснить Макс.
– Вчера ему позвонили и сказали, что у него могут отобрать паспорт. Поэтому я собрала ему маленький чемодан, и он прямо ночью уехал в Прагу. Это был самый быстрый способ покинуть Германию.
– Кто может отобрать у папы паспорт?
– Полиция. Среди полицейских есть нацисты.
Впервые с начала разговора мама улыбнулась.
– Тоже человек из полиции. Папа с ним незнаком, но этот полицейский читал папины книги, и они ему очень нравились.
Анне с Максом потребовалось некоторое время, чтобы все это переварить.
– А что теперь? – спросил Макс.
– Осталось всего десять дней до выборов, – сказала мама. – Если нацисты проиграют, папа вернется домой. Если выиграют, мы поедем к нему.
– Нет, в Швейцарию. Там говорят по-немецки, и папа сможет там работать. Возможно, мы снимем маленький домик и будем жить там до тех пор, пока ситуация не изменится.
– А Хеймпи поедет с нами? – спросила Анна.
Все это воодушевляло. Анна уже размечталась: маленький домик в горах… козочки… или коровки. Но мама прервала ее мечты.
– Однако есть одна важная вещь. Важнее всего, что я уже сказала. Папа не хочет, чтобы кто-нибудь знал о его отъезде из Германии. Если кто-нибудь будет спрашивать у вас про папу, говорите, что он еще болеет.
– Что же – и Гюнтеру ничего нельзя говорить? – не выдержал Макс.
– Ни Гюнтеру, ни Элизабет – никому.
– Ну, – засомневался Макс, – это вообще-то сложно. Про папу все время кто-нибудь спрашивает. Вообще никому ничего нельзя говорить? Почему папа так велел?
– Послушайте, я как могла попыталась вам все объяснить. Конечно, вы еще дети и не можете все понять. Папа боится, что нацисты могут… Нацисты могут сильно усложнить нашу жизнь, если узнают, что папа уехал. Поэтому он и не хотел, чтобы вы с кем-либо это обсуждали. Вы сможете сделать то, о чем он вас просит?
Анна сказала: конечно! Они никому ничего не скажут.
Хеймпи выпроводила их обоих в школу. Анна все волновалась, что же ей говорить, если вдруг кто-нибудь спросит, почему она опоздала. «Просто скажи, что мама проспала. Это почти что правда», – посоветовал Макс.
Но ее опоздание никого не интересовало. На уроке гимнастики они прыгали в высоту, и Анна прыгнула выше всех в классе. Она была так довольна, что в течение школьного дня почти забыла о папе, уехавшем в Прагу. А вспомнила об этом лишь по дороге домой. Анна вдруг испугалась, что Элизабет опять начнет приставать к ней с какими-нибудь смущающими вопросами. Но мысли Элизабет были заняты более важными вещами. К ней должна была прийти тетя, которая обещала купить ей йо-йо. Так что Элизабет размышляла, какое йо-йо выбрать. И какого цвета. Считалось, что деревянные в целом лучше. Но Элизабет видела одно такое ярко-оранжевое из жести, и оно совершенно ее покорило. Так что теперь она мучилась, на чем остановиться. Время от времени Анна коротко отвечала на вопросы Элизабет: «нет» или «да». И когда вернулась к обеду домой, день казался даже более обычным, чем всегда. Утром все виделось несколько иначе.
Ни Максу, ни Анне на дом ничего не задали. Гулять было холодно, поэтому днем они сидели у батареи в детской и смотрели в окно. Ветер хлопал ставнями и гнал по небу клочья облаков.
– Хорошо бы пошел снег, – заметил Макс.
– Макс, как ты думаешь, мы поедем в Швейцарию? – спросила Анна.
– Не знаю, – ответил Макс. Тогда они столько всего пропустят. Гюнтер… Их с Гюнтером футбольная команда, школа. – Думаю, в Швейцарии мы пойдем в школу.
Анна почти не стыдилась, что ей нравится об этом думать. И чем больше она об этом думала, тем больше ей этого хотелось. Оказаться в стране, где все совершенно другое, – жить в другом доме, ходить в другую школу с другими ребятами… Ее переполняло желание нового. И хотя Анна знала, что это нехорошо, она не могла сдержать радостную улыбку.
– Но это ведь всего на шесть месяцев, – сказала она извиняющимся тоном. – И мы будем все вместе.
Следующие несколько дней прошли совершенно обычно. Мама получила письмо от папы. Он неплохо устроился в одной из пражских гостиниц и чувствовал себя лучше. Все приободрились. О папе спрашивали какие-то люди. Но дети говорили, что папа еще болеет. Тех, кто спрашивал, ответ совершенно удовлетворял. Эпидемия гриппа – ничего удивительного. На улице по-прежнему было очень холодно, и оттаявшие было лужи опять затянулись льдом. Вот только снега все не было.
Наконец в один воскресный полдень перед выборами небо сильно потемнело и вдруг разверзлось, исторгнув из себя крутящуюся, вихрящуюся белую массу. Анна и Макс в это время играли на улице с Марианной и Питером по фамилии Кентер из дома напротив. Все прервали игру и смотрели, как падает снег.
– Эх, вот бы снег пошел чуточку раньше! – сказал с сожалением Макс. – А теперь на санках можно будет кататься, только когда уже станет темно.
Снегопад прекратился только к пяти вечера: Анна и Макс уже собирались домой. Питер и Марианна проводили их до дому. Всюду толстым слоем лежал сухой, скрипучий снег, сверкающий в лунном свете.
– Можно было бы покататься на санках и при луне, – сказал Питер, которому было уже четырнадцать.
– Отпускали же раньше. Спросите у мамы.
Мама сказала, что разрешает – если они будут гулять все вместе и вернутся домой к семи. Анна и Макс оделись потеплее и побежали на улицу.
Идти нужно было минут пятнадцать до Грю-невальда, где лесистый склон удобно спускался прямо к замерзшему озеру. Они много раз катались тут с горки, но всегда днем, когда вокруг было много других детей и воздух полнился их голосами. Теперь же только ветер шумел в верхушках деревьев, да снег хрустел под ногами, и слышалось легкое повизгивание скользящих за спиной санок. Над головами у них было темное небо, а под ногами голубел в лунном свете снег, исчерченный тенями деревьев.
На вершине склона они остановились и посмотрели вниз. До них здесь еще никто не съезжал. Нетронутый мерцающий снежный путь тянулся к самому озеру.
Анна, совершенно не ожидавшая этого от себя, вдруг стала подпрыгивать и выкрикивать:
– Ладно, – согласился Питер. – Уступим самому младшему.
Это значило, что Анна поедет первой: Марианне было десять.
Анна села на санки, натянула веревку, набрала побольше воздуха и оттолкнулась. Санки мягко и медленно тронулись с места вниз.
– Давай! – закричали мальчишки. – Толкайся сильнее!
Но Анна не стала толкаться. Не снимая ноги с полозьев, она позволила санкам набирать скорость медленно. Вокруг нее вихрилась поднятая санками снежная пыль. Деревья сдвинулись с места и побежали – все быстрее, быстрее. По снегу прыгали блики лунного света. Анне стало казаться, что она летит сквозь толщу снежного серебра. Санки наткнулись на бугорок у подножия холма, перескочили через него и приземлились в пятно лунного света на замерзшем озере.
Остальные неслись за ней с визгом и криками.
Они съезжали с горы, лежа на животах, головой вперед – так что лицо обдавало снежной пылью. Они съезжали с горы, укладываясь на спину, ногами вперед – так что прямо над их головами проносились черные макушки елей. Они все вместе устраивались на одних санках и мчались вниз с такой скоростью, что их выносило аж на середину озера. После каждого спуска они карабкались вверх на гору, волоча за собой санки и тяжело дыша. Несмотря на мороз, в теплой одежде было жарко.
Потом снова пошел снег. Сначала никто не обращал на него внимания. Но затем поднялся ветер и стал швырять снегом прямо в лицо. Макс вдруг остановился на полдороге к вершине горы и спросил: «Сколько времени? Может, уже пора возвращаться?»
Часов ни у кого не было, и они вдруг поняли, что понятия не имеют, как долго катались. Возможно, уже очень поздно, и их давно ждут дома.
– Пошли, надо торопиться, – сказал Питер.
Он снял варежки и постучал ими одну о другую, чтобы стряхнуть налипший снег. Руки его покраснели от холода – как и у Анны. Она вдруг почувствовала, что ноги у нее окоченели.
На обратном пути им было очень холодно. Ветер насквозь продувал промокшую одежду. Луна скрылась в облаках, и тропинка между деревьями казалась черной. Анна обрадовалась, когда они вышли на дорогу. Вскоре показались уличные фонари, горящие окна домов, магазины. До дома было уже недалеко.
По уличным часам со светящимся циферблатом они наконец узнали, сколько времени. Семи еще не было. Они облегченно вздохнули и пошли медленнее. Макс и Питер беседовали о футболе. Марианна связала двое санок вместе и бежала далеко впереди по пустой дороге, оставляя за собой на снегу сетку путающихся следов. А Анна тащилась позади всех: ее закоченевшие ноги болели.
Она видела, что мальчики уже подошли к дому и поджидают ее, продолжая беседовать. Анна прибавила шагу. Но тут внезапно заскрипела калитка, и на дорожке возникла бесформенная фигура, которая двигалась прямо на Анну. Анна испугалась – но это была всего лишь фрейлейн Ламбек в меховой накидке с письмом в руке.
– Малышка Анна! – вскричала фрейлейн Ламбек. – Так поздно! А я как раз собиралась пойти бросить письмо в почтовый ящик. Подумать только! Встретить дитя на улице! Ведь уже так темно! Как поживает твой папочка?
– У него грипп, – привычно ответила Анна.
Фрейлейн Ламбек застыла как вкопанная.
– До сих пор? Малышка Анна, ты еще неделю назад говорила, что папа болен.
– Да, до сих пор, – повторила Анна.
– И он до сих пор лежит? С температурой?
– О! Бедняжка! – фрейлейн Ламбек положила руку Анне на плечо. – Его как следует лечат? К нему приходит доктор?
Розовый кролик Гитлера
Её отец был вторым в «списке смерти» Гитлера, но успел сбежать из Берлина сам, а потом – вывезти оттуда и всю семью. Это позволило маленькой Джудит Керр выжить, стать известной детской писательницей и вспомнить все страхи в книге «Когда Гитлер украл розового кролика».
В Великобритании детская писательница и иллюстратор Джудит Керр стала знаменитой еще 50 лет назад, но на русский язык ее книги начали переводить совсем недавно. Пока в России вышли только главные произведения Керр: «Тигр, который пришел выпить чаю», «Приключения кошки Мяули» и «Когда Гитлер украл розового кролика».
В последней – история самой Джудит, еврейской девочки из Германии, которой удалось сбежать от Гитлера и, несмотря ни на что, прожить удивительно насыщенную и счастливую жизнь. «У всех известных людей было трудное детство. Так что совершенно ясно – хочешь стать известным человеком, без трудного детства не обойтись». Так думала маленькая героиня в начале книги, пока поезд увозил ее и ее семью из Германии в Цюрих.
До этого момента все в жизни Джудит складывалось наилучшим образом. «Вся наша жизнь в Берлине была непрерывной чередой праздников и развлечений, по крайней мере, она осталась такой в моей памяти», – рассказывала Керр много лет спустя. Ее семья жила в красивом доме с садом. У них были няня и домработница. Молодая и красивая мама сочиняла музыку. Папа обожал детей и покупал им все, что они могли пожелать. Маленькой Джудит не пришлось столкнуться даже с антисемитизмом: «Я была обычным немецким ребенком. Мои родители были евреями, но совершенно нерелигиозными. Поэтому, когда у нас с братом спрашивали, к какой религии мы принадлежим, мы отвечали, что мы – свободные мыслители. Наверное, это звучало забавно в устах маленьких детей».
Джудит было девять лет, когда ее семья, бросив все, бежала из родной Германии. Пятого марта 1933 года должны были состояться выборы в рейхстаг. Гитлер уверенно шел к победе, а в «списке смерти» Гитлера Альфред Керр значился под номером два. И не только из-за еврейского происхождения. Отец Джудит был известным театральным критиком и писателем, а еще –непримиримым и очень влиятельным врагом национал-социалистов.
Расправиться с Керром сразу после выборов нацистам бы вряд ли удалось, поэтому они решили для начала забрать у него паспорт. Нет документов – нет возможности выехать из страны. Альфред узнал о готовящейся конфискации за несколько дней до голосования – и ночью, бросив все, уехал в Швейцарию. Вскоре за ним последовали жена и дети. В собранных наспех чемоданах нашлось место только для самых необходимых вещей: одежды, нескольких игрушек и детских рисунков Джудит – уже тогда она была талантливым художником, и мама ужасно ею гордилась.
Поезд прибыл в Цюрих 4 марта, за день до выборов. «Уже на следующий день в наш дом в Берлине пришли, чтобы забрать у нас паспорта. И вся моя очень счастливая жизнь случилась только потому, что мы успели уехать раньше», – говорила Керр. Вначале они еще надеялись, что нацисты – это ненадолго. Но новости из Германии становились хуже день ото дня. Гитлер конфисковал их дом и забрал розового кролика – любимую игрушку ее детства. Папины книги сожгли на костре вместе с книгами лучших немецких писателей. «Я оказался в хорошей компании», – шутил Альфред Керр.
Там, где жгут книги, скоро начнут жечь людей. Железнодорожную станцию рядом с бывшим домом семьи Керр стали использовать для новых нужд – теперь отсюда увозили евреев в лагеря смерти. Родители о многом не рассказывали Джудит, но некоторые вещи было не утаить: например, покончил самоубийством старый друг семьи – дядя Юлиус. Он очень любил животных, но его бабушка была еврейкой, и у него отобрали билет в зоопарк. «Какая бессмысленная жестокость, – думала Джудит. – Вот вырасту и убью Гитлера!»
В какой-то момент семье Джудит пришлось переехать во Францию: осторожные швейцарские газеты не хотели портить отношения с Гитлером, печатая статьи Альфреда Керра. В Париже Альфреду Керру удалось найти работу, но платили ему ничтожно мало – не хватало денег даже на то, чтобы купить детям новую одежду, а из старой они давно выросли. Альфред не унывал. «У него был талант радоваться жизни, – вспоминала много лет спустя Джудит. – Он думал так: да, это плохо, но это интересно. А вот маме было тяжело». Она не могла больше играть, не говорила по-французски, и на нее, девочку из богатой еврейской семьи, вдруг свалились все домашние заботы.
Ситуация во Франции ухудшалась день ото дня. Многие французы не очень любили Гитлера, но одобряли его политику по отношению к евреям. «Правильно поступает Гитлер с такими, как вы», – говорила консьержка в доме, где они снимали квартиру. В 1934-м Альфред Керр написал письмо своему другу Альфреду Эйнштейну с просьбой о помощи. Эйнштейн обещал поддержку в Америке, но в США семью Керр не пустили. Еще год бесплодных поисков – и Альфреду Керру удалось получить разрешение на въезд в Англию. В 1936 году семья переехала в Лондон. Теперь Джудит, ее брат и отец учили английский язык. «У меня был отличный английский, но родителям было тяжело – они говорили с немецким акцентом», – рассказывала Джудит. Немецкий акцент воспринимался с подозрением: война с Германией ожидалась со дня на день.
Когда немецкие самолеты начали бомбить Лондон, маленькая гостиница, в которой жила семья Керр, была разрушена. Все в городе ждали немецкого вторжения. Джудит стали мерещиться нацисты, спускавшиеся на парашютах в соседний парк, чтобы найти и увезти в Германию ее семью. Чтобы справиться со своими страхами, Джудит начала рисовать. Вернувшись из госпиталя, где она работала, она бросалась к альбому.
Кончилась война, Гитлер умер. Джудит получила диплом художника и несколько лет спустя вышла замуж. У нее снова была семья, свой дом, и теперь уже свои собственные дети – мальчик и девочка. Шаг за шагом она стала выстраивать для них счастливое детство – то детство, которое украли у нее самой. В 1968 году, когда они с дочкой сидели дома, Джудит придумала для нее свою самую знаменитую историю – о тигре, который пришел выпить чаю. Нарисовав иллюстрацию к тексту, Джудит отправила рукопись в издательство – и вскоре это была уже одна из самых популярных в Англии детских книг!
Для сына Джудит написала и нарисовала истории про кошку Мог – и с ними повторилась та же самая история. Мог стала самой известной кошкой в Англии и остается ею по сей день. Более 30 книг, созданные Джудит Керр за последние 50 лет, были переведены на десятки языков и разошлись миллионными тиражами. Тигр, кошка Мог и множество других персонажей, стали героями спектаклей и фильмов, мультфильмов и паззлов. Зайдите в любой английский книжный и увидите – книги Джудит Керр стоят рядом с произведениями Алана Милна и Памелы Треверс.
В чем секрет ее успеха? Джудит Керр создала в своих книгах очень притягательный мир счастливого детства. В ее книжках есть дом, в этом доме есть стол, а за столом – вся семья. Есть тигры, которые пьют чай, и старушки, которые катаются на динозаврах. В этом мире есть опасность, даже смерть – но эта смерть не страшна. «Люди, которые сами были очень счастливы, – сказала как-то Джудит в одном из своих интервью, – переживают смерть легче, потому что когда-то у них все это было. Счастье делает нас сильней».
Свою самую «взрослую» книгу Джудит написала о собственном детстве. «Мы пошли в кино смотреть этот ужасный фильм – “Звуки музыки”. Моему сыну очень понравилось, и он сказал: “Теперь мы точно знаем, что произошло, когда мама была маленькой девочкой”. И я подумала, что надо рассказать ему правду». В книге «Как Гитлер украл розового кролика» правда все – от первого до последнего слова. Это такой же «документ эпохи», как дневник Анны Франк.
В случае с Джудит – это история с хорошим концом. Несмотря на украденное Гитлером детство, Джудит удалось прожить трудную, но счастливую и, по ее словам, «на удивление обычную жизнь». Джудит Керр умерла меньше месяца тому назад в возрасте 95 лет. Пусть память ее будет благословенна.
Аж всплакнул, ужосы то! Толи дело русские, они ведь недочеловеки, не понимают страданий умных и интеллигентных людей. Они грубые, как звери.
Рождение легенды. Как появился комиссар Мегрэ
Писатель Жорж Сименон вспоминал, как однажды показал свои романы известному издателю Артему Фйару, славившемуся чутьем на коммерчески успешные книги. Тот рукопись вернул с недоумением: «Что вы, собственно говоря, тут настрочили? Ваши романы не похожи на настоящий детектив. Детективный роман развивается, как шахматная партия: читатель должен располагать всеми данными. Ничего похожего у вас нет. Да и комиссар ваш отнюдь не совершенство — не молод, не обаятелен. Жертвы и убийцы не вызывают ни симпатии, ни антипатии. Кончается всё печально. Любви нет, свадеб тоже. Интересно, как вы надеетесь увлечь всем этим публику?» Издатель ошибался. После длительных уговоров, он все же решил опубликовать серию. В итоге комиссар Мегрэ полюбился читателям и стал, пожалуй, самым известным французским детективом. Мегры – вероятно, собирательный образ. Примечательно, что с человеком, считающимся главным прототипом главного героя, писатель познакомился, когда детективные романы об этом сыщике уже были широко известны.
Ж. Сименон с родителями и младшим братом
Жорж Сименон родился в Льеже, небольшом Бельгийском городке, славившимся ремесленниками и оружейниками. Отец был мелким служащим, мать, чтобы пополнить скромный семейный бюджет, устроила в доме пансион и сдавала комнаты студентам. Еще в юности Сименон увлекался детективными романами, и особенно полюбилось ему творчество Гастона Леру. Сейчас Леру известен в первую очередь как автор романа «Призрак оперы», ставшего основой мюзикла. Современникам он был больше известен как журналист и автор детективов. Между прочим, Леру работал и в России, но это уже совсем другая история. Самый известный герой его детективов – репортер по профессии и сыщик по призванию Жозеф Рультабиль. Есть версия, что курить трубку самого писателя, а затем и Мегрэ «научил» именно Рультабиль. Жорж Сименон также пошел по стопам Леру и в 16 лет, еще учась в колледже, стал подрабатывать репортером в «Льежской газете», и вел он в ней, как не трудно догадаться, криминальную хронику. Из-за болезни отца будущий писатель в колледже не доучился, затем был призван в армию, а после решил попытать счастья в Париже. Там он вновь работал репортером, а на досуге по-прежнему с удовольствием читал детективные романы. В 1925 году во время отпуска Жорж Сименон вместе с женой Региной Раншон, которую он предпочитал называть Тижи, отдыхал на арендованной яхте. В итоге они загорелись идеей обзавестись собственной. Примечательно, что Тижи довольно быстро стала успешной художницей и была вначале намного известнее своего супруга. В 1929 году они поднялись на борт построенного по их заказу судна «Остгот» и отправились в путешествие. На зимовку решили остаться в голландском городке Делфзийле. Яхта получила пробоину, и, по воспоминаниям Сименона, пока шел ремонт, он из-за постоянного шума перебрался на пришвартованную рядом заброшенную баржу и оборудовал себе временный кабинет. Именно там по самой распространенной версии всего за 6 дней был написан первый роман, в котором главным героем стал комиссар Мегрэ – «Питер Латыш» («Петерс Латыш), затем в течение месяца еще пять книг. До этого колоритный сыщик был вскользь упомянут в романе «Поезд ночи», также написанном в Делфзийле. Впервые «Питер Латыш» был опубликован в 1930 году в еженедельнике «Файяр», а в 1931 году в виде отдельной книги. Примечательно также, что первый же роман о Мегрэ стал и первым литературным произведением, которое писатель подписал своим настоящим именем, а не псевдонимом. Еще при жизни Сименона в Делфзийле поставили памятник знаменитому сыщику.
Сименон на открытии памятника Мегрэ в Делфзийле
От романа к роману складывалась биография персонажа. Жюль Мегрэ родился в 1884 году в вымышленной деревне Сен-Фиакр под Мантиньоном, мать умерла при родах, отец был управляющим поместьем графа Сен-Фиакра. Там же герой и вырос. Изучал медицину, но не доучился и ушел работать в полицию. Встречаются и явные нестыковки. В одной истории упоминается, что жену сыщика зовут Анриетта, в другой – Луиза, а в остальных случаях просто мадам Мегрэ. В одной – что у супругов была дочь, которая умерла, в другой, что мадам Мегрэ страдала бесплодием, в третьей, что пара взяла девочку под опеку.
Поначалу в описаниях работы полиции также встречались ляпы и неточности. Работа репортером не могла заменить знание полицейской «кухни» изнутри. Позже Сименон вспоминал: «Когда после публикации первых трех или четырех романов серии Ксавье Гишар, директор судебной полиции, захотел познакомить меня с некоторыми полицейскими из плоти и крови и в то же время познакомить меня с реальной работой службы, это был старший инспектор Гийом, которому было поручено это задание. Он рассказал мне о методах ведения допроса и в то же время представил меня одному из своих старших коллег, большому специалисту в этой области, старшему инспектору Массу, которого он сменил несколько лет спустя. Эти два человека, одинаково добросовестные и профессиональные, были мне очень дороги. Кто из них двоих оказал большее влияние на уже существующего, но все еще схематичного Мегрэ? Было бы очень трудно сказать, тем более что я знал других сотрудников Судебной полиции, которые, должно быть, также влияли на меня, возможно, неосознанно. Гийом, Массю и я стали хорошими друзьями. Мы часто встречались снова, и я присутствовал на набережной Орфевр в тот день, когда коллеги старшего инспектора Гийома с бокалами шампанского в руках в последний раз окружили своего начальника перед его уходом на пенсию. «Они сумасшедшие», — сказал мне Гийом, тронутый и немного озлобленный. «В пятьдесят пять, когда мы хорошо выучили свою работу, нас вышвыривают. » У него все еще была долгая и активная жизнь в качестве частного детектива, прежде чем он умер в возрасте девяноста двух лет. Для меня он был не только другом, но и старшим братом Мегрэ».
Гийом и его команда работали как раз на увековеченной писателем набережной Орфевр и раскрывали самые громкие преступления в Париже 1930-х. Гийом расследовал убийство президента Франции Поля Думера, а также скандальное дело Виолетты Нозьер, ради наследства отравившей родителей, и многое другое. Гийом славился тем, что мог раскрыть преступления, на первый взгляд, не очевидные, прежде всего убийства, замаскированные под самоубийства или несчастные случаи. Так приятель Сименона некий Деблауве в 1931 году застрелил жигало Карлоса де Техады и попытался выдать это за самоубийство, но Гийом и его команда убийцу изобличили, и в 1933 году тот попал под суд. Гийом считался мастером по работе с подозреваемыми, хотя по современным меркам некоторые его методы можно считать неоднозначными. Он проводил долгие допросы, самый длительный – 27 часов подряд. По воспоминаниям дочери, на его рабочем столе стояла миниатюрная копия гильотины, которой комиссар время от времени в присутствии допрашиваемого отрубал кончики сигар. Все это оказывало психологическое давление. В целом же, по воспоминаниям современников, характеры сыщиков вымышленного и настоящего были похожи. После ухода из полиции Гийом открыл свое детективное агентство.
Про частную жизнь Марселя Гийома известно не так много. Родился в 1871 году в Реймсе, родители владели галантерейной лавкой, а сам он подростком трудился в бакалейной. Затем 4 года служил в армии. В 1899 году женился на дочери комиссара полиции, что окончательно определило выбор дальнейшей профессии. Имя самого инспектора Гийома вскользь упомянуто в некоторых романах, Мегрэ несколько раз разговаривал с ним по телефону.
Ж. Сименон с первой женой Региной
В отличие от однолюба Мегрэ, Сименон был неравнодушен к женщинам и верностью не отличался. Писатель утверждал, что имел связь с 10к женщинами. Своей жене-художнице, от которой у него был сын, он изменял с секретаршей Дениз Уиме. В браке с Денез родились 2 сына и дочь. У второй жены были проблемы с алкоголем и по слухам признаки психического расстройства. Развода она не дала, поэтому с третьей спутницей жизни Терезой Сберелен, которая ранее была его домработницей, Сименон до конца жизни прожил без штампа в паспорте. Недовольная законная супруга написала книгу о писателе, в которой весьма нелицеприятно отзывалась о нем. Предположительно, шок от данной книги привел к тому, что их общая дочь покончила жизнь самоубийством. Писатель тяжело переживал утрату. Последний роман он так и не закончил, и последние годы писал мемуары.
Часть информации взята тут
«В саду чудовищ» Эрика Ларсона (отзыв на книгу)
Дочитала изумительную книгу!
Оторваться было сложно, если только погуглить что-то и прочитать более подробно.
Ух, какая книга. Смесь художественного романа и мемуаров. Мне кажется именно благодаря этой книге я перейду на чтение биографий.
Весной 1933 года на пост посла США в Берлине назначается профессор истории, Уильям Додд. Со всей семьёй он отправляется в Берлин, чтобы наладить отношения с новым канцлером Германии, Адольфом Гитлером. Ну и заодно дать Германии понять, что долг, который она брала, нужно вернуть.
Сложный период нашей истории. Очень запутанный и непонятный.
Я совсем мало читала про те годы, но интереса всё больше к этим годам учитывая, что там очень много происходило событий, которые объясняют действия как фюрера, так и союзников.
Например, несколько архивных сносок:
?В Америке тоже доминировали антисемитские настроения и население штатов искреннее считало, что евреи Германии сами виноваты в своих бедах.
?Рузвельт до последнего молчал, не осуждал Гитлера, типа: «Пусть Гитлер поступает как хочет, не пытайтесь ему помешать». А всё почему? Да потому что им нужно было вернуть деньги, которые брала Германия в долг + боялись, что их ткнут плохим отношением к неграм (у меня нет тут негативного подтекста).
?В кругу приближенных Гитлера шла жесточайшая борьба за власть и они все грызли друг другу глотки. Это вытекло в «ночь длинных ножей» и «хрустальную ночь».
?Почему «сад чудовищ»? очень интересно буде узнать, читайте книгу.
?Интересны записи филолога, который замечает, как понятие «фанатизм» приобрело положительные коннотации и внезапно стали означать «прекрасное сочетание отваги и страстной приверженности идее». А ещё появились новые звучания слов «Уберменш» и «Унтерменш».
?Встретила в книге упоминание Ганса Фаллады, писателя, которого читала с удовольствием года 3 назад. Не знала, что это псевдоним и какая у него была позиция по отношению к фашизму. Есть о чем почитать и подумать. И да, план его романа «железный густав» набрасывал сам Геббельс, чтоб там не было ничего лишнего.
Вообще, книга читается залпом, легко, слог отличный, исторических фактов тьма, все очень интересны. Хочется о том периоде читать ещё и ещё. Я книгу очень рекомендую тем, кому интересна история.
Киса Куприна — кинозвезда, модель, дочь великого русского писателя
Франция от нее млела — русская красавица, блистающая на экране, сводила с ума любителей кинематографа. Она снимается в успешных фильмах, она играет в «Комеди Франсез», она водит дружбу со знаменитостями, она живет на Елисейских полях, ее фото появляются на обложках журналов.
Ее имя в Париже знал самый последний таксист. В буквальном смысле. Однажды великого русского писателя Александра Куприна, который жил в эмиграции, подвозил таксист. Услышав его фамилию, он очень обрадовался и спросил: «Вы не отец ли знаменитой Кисы Куприной?»
Да, Киса, а если говорить полностью, то Ксения Александровна Куприна, в тогдашнем Париже была намного известнее своего отца.
Ее слава начала стремительно расти с того момента, как в 16-летнем возрасте дочь русского эмигранта умудрилась стать моделью у настоящего мэтра — французского кутюрье Поля Пуаре. Любой, кто изучал историю европейской моды двадцатого века, знает, что Пуаре в те годы — это все равно, что Армани в нынешнюю эпоху. Или Гуччи. В общем, глыба.
Пуаре открыл для Франции новую звездочку и фактически проложил ей дорогу в кино. В 1928 году юная Киса (так ее звали домашние и такое актерское имя она выбрала для себя) сводит знакомство с режиссером Марселем Л’Эрбье и тот предлагает ей роль в своем новом фильме «Дьявол в сердце».
Роль Тани прославила девушку. Посыпались новые предложения. И вскоре она стала настоящей звездой французского кино. И не только кино. Киса блистала на подмостках знаменитого театра «Комеди Франсез». Доходы ее были так велики, что она смогла снять себе жилье на элитных Елисейских полях.
Конец всему положило пришествие звукового кино. Киса Куприна так и не избавилась от русского акцента, поэтому киностудии потеряли к ней интерес. Новая эпоха — новые требования. Ее карьера быстро увяла. В 1936 году вышел последний французский фильм с ее участием — комедия «Женский клуб».
Отец к тому моменту уже вернулся в СССР, что сильно подорвало ее позиции в эмигрантской общине. И это еще мягко сказано. Куприна с легкой руки Зинаиды Гиппиус начали склонять на все лады во всех эмигрантских домах, а заодно прилетало и Кисе.
К чести Кисы надо сказать. что рук она не опустила и в депрессию не впала. Вынужденно порвав с эмигрантским кругом общения и оставшись за пределами кинематографа, она начала писать. Среди ее знакомых появились французские литературы, в том числе и Антуан де Сент-Экзюпери.
Интересный факт — ее перу принадлежит книга об Эдит Пиаф. Сама Эдит Пиаф в качестве ответной любезности записала для нее цикл песен.
В послевоенные годы Киса Куприна сотрудничала с советским посольством в качестве переводчицы. Это помогало выживать, хотя доходы все равно оставались весьма скромными. А в 1958 году Союз писателей СССР пригласил ее вернуться на родину. Киса согласилась и переехала в Москву. С собой она привезла архив Куприна, который бережно хранила все эти годы.
Самое удивительное, что в Советском Союзе она тоже умудрилась сняться в кино. Это было в 1966 году. Ксении Александровне было уже 58 лет. Сыграла она библиотекаршу в картине «У нас есть дети». Фильм малоизвестный, но факт есть факт.
А вообще, дочь Куприна дожила аж до 1981 года. Похоронена она на Волковском кладбище, рядом с отцом. Невероятная судьба!
Воспоминания о жизни нашей семьи во время ВОВ (часть 5)
КАК МЫ ЖИЛИ В ПАРБИГЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
КАК МЫ В ВОЙНУ УЧИЛИСЬ
Здание школы, в которой я учился в Парбиге, было построено в 1936 г. Сначала это была семилетняя школа. С 1940 г. она стала средней школой. Первый выпуск из 10-го класса был в 1943 г. Парни после 10-го класса были призваны в армию. Школа размещалась в большом одноэтажном деревянном здании недалеко от нашего дома и располагалась к нему длинной стороной. Особенностью школы было то, что классы были расположены вдоль одной стены, а их двери выходили не в коридор, а в зал со сценой. При необходимости в зал выносили стулья и скамейки и проводили различные мероприятия.
Старое здание Парбигской средней школы. Послевоенный вид (фото из открытых источников)
Чтобы попасть в школу мне надо было пересечь узенький переулок и пройти вдоль забора большого школьного огорода. Меня хотели принять во второй класс, так как в1941 — 1942 учебном году я почти не учился. Но отец предложил проверить мои знания за второй класс. Я проверку прошёл, и меня приняли сразу в третий класс. В школе был введён пропускной режим. Школьникам выдавали пропуска. До начала занятий около входных дверей стояли ученики старших классов с винтовками и проверяли пропуска. На переменах этих часовых уже не было.
В школе изучали и военное дело.
Обучение школьников осложнялось несколькими обстоятельствами, характерными именно для сибирской глубинки: отсутствием обеспечения учебниками, отсутствием электрического освещения, недостаточным питанием многих учеников, недостаточным обеспечением квалифицированной медицинской помощью.
Преподавателями физкультуры в большинстве были фронтовики, которые после ранения или контузии были уволены из рядов армии. Отношение к фронтовикам учащихся и населения было очень хорошее, их считали героями. Со старшеклассниками на занятиях проводили военные игры, только вместо реального оружия были деревянные макеты. Для придания им большей реальности на макеты пулемётов и автоматов ставили трещотки в виде выпиленной из дерева шестерёнки, к которой одним концом прижималась тонкая деревянная пластина, закреплённая другим концом на месте затвора. При вращении шестерёнки за рукоятку конец пластинки перескакивал с зуба на зуб, и раздавался треск. После игр следовал разбор, на котором преподаватель физкультуры оценивал действия командиров-школьников. Учеников младших классов тренировали на школьном стадионе, учили ходьбе строем, перебежкам, ползанию по-пластунски, метанию гранат, в классе изучали устройство винтовки Мосина, даже разбирали и собирали её затвор. В ту зиму у меня было только осеннее пальто. В результате лежания на снегу при сибирских морозах (минус 20 градусов считались вполне комфортной температурой) я простудился и тяжело заболел. Об этом я писал раньше. Надо отметить, что я был довольно-таки хилым ребёнком и часто болел и в довоенное время. После выздоровления меня освободили от занятий по физкультуре, проводимых зимой на улице.
Учебники не выдавали. Ученики пользовались старыми учебниками, оставшимися от довоенного времени, даже изданными до 1937 года. В них были помещены фотографии осуждённых маршалов, но эти фото были многократно перечёркнуты. На них было крупно написано от руки: «Враг народа». Учебников было мало, на всех не хватало. Поэтому для подготовки к урокам объединялись в группы, как правило, на дому у владельца учебника. Лично у меня учебников не было, но я после нескольких занятий в группе на дому перестал их посещать, так как там больше было разговоров, чем занятий. Я запоминал, что говорил учитель на уроке. С чистой бумагой тоже было сложно. В бухгалтерии чистой бумаги не было и документы писали на книгах, писали даже на «Капитале» К. Маркса. Мать говорила: «Составляешь документ и зачитаешься». Мне запомнился интересный момент. В бухгалтерии оказался учебник по геометрии, весь разграфлённый под таблицы и исписанный. Этим учебником я и пользовался.
Для освещения мы в школе использовали коптилки. Коптилка это самодельный светильник. Она представляла собой маленький пузырёк с фитильком. Фитилёк изготовлялся из ниток или тонких полосок ткани, сплетённых как девичья коса. Он вставлялся через пробитое в пробке пузырька отверстие. Если пробки не было, то вырезали круглую пластинку из тонкой жести, обжимали вокруг горлышка пузырька, в середине пробивали дырочку, и в неё вставляли самодельный фитилёк. В пузырёк наливали керосин. Фитилёк горит длительное время, только надо его периодически вытаскивать наружу, вверх. Свет от коптилки получался как от небольшой свечи. Он был достаточен, чтобы освещать половину или всю парту. Ученики приносили коптилки с собой в школу, ставили на парту рядом с чернильницей и работали при их свете. Керосиновая лампа была только на столе учителя. Я считаю, что во время войны коптилками пользовались в школах не только одного Парбига.
Нормально питались дети из семей, которые имели своё хозяйство, засаживали огород картофелем и овощами, а также содержали скот: обычно корову, свинью, кур, гусей и другую живность. Не имеющие своего хозяйства, а таких было много среди эвакуированных и депортированных (в основном из прибалтийских республик), систематически недоедали. В магазинах по карточкам отпускали (продавали) только хлеб, хотя карточки выдавали и на другие продукты. Наибольшая суточная норма для 1-ой и 2-ой категорий составляла для рабочих 800 и 600 грамм, для служащих меньше (500 и 400 грамм), для иждивенцев 400 и 300 грамм. Мы снабжались по 2-ой категории.
При школе был огород. Но возделывали не картофель, что можно было ожидать, а свёклу, но не столовую, а белую (кормовую или полусахарную). Скорее всего, кормовую, но следует учесть, что она содержит много калорий, витаминов и микроэлементов, поэтому весьма питательна.
На большой перемене школьникам выдавали кусочек чёрного хлеба (как сейчас нарезают в столовых) и кусок варёной свёклы. Нарезать буханку хлеба на порции поручали кому-то из учеников, выбираемых всем классом по представлению учителя. В нашем классе это было поручено мне. Из-за этой обязанности у меня не состоялась дружба с одноклассником из семьи руководителя одной из организаций. Он вызвался помогать мне, а через некоторое время предложил при разрезании буханки хлеба на порции (её резали не в классе) отрезать один лишний ломоть, потом его делить пополам и съедать до того, как мы хлеб принесём в класс, а там съедать ещё по порции вместе со всеми. Я отказался, и наша дружба прекратилась.
В частных домах и в большинстве учреждений туалеты были типа «сортир» и располагались на улице. В самых важных и больнице они были в помещении, но под ними всё равно была выгребная яма. Никакой канализации не было. Мужской туалет школы был такого же типа и располагался тоже на улице. Но зимой им пользоваться было нельзя, так как экскременты из отверстия (очка) выпадали примерно в одно место, и из-за большого количества пользователей из них постепенно намерзал столб и закрывал очко. Моча вокруг него и на нём тоже замерзала и не сливалась в выгребную яму. В результате туалет превращался в каток, только залитый мочой. Поэтому ребятня на переменах справлять малую и большую нужду бегала в лесок рядом со школой. Не только туалетной, любой другой бумаги не было, поэтому подтирались подручными средствами. Вроде неудобно об этом писать, но это характеризует уровень комфорта во время ВОВ. Самым распространённым средством был снег. Набирали пригоршню, чуть сжимали, дальше всё ясно. Некоторые умудрялись набирать из под снега старую траву, использовать ветки пихты. Единицы подтирались пальцем. Но таких, если замечали, то дразнили. Для этого использовалась стандартная дразнилка: стыд, позор на всю Европу, кто подтирает пальцем жо…Весной, летом и осенью с этим делом проблем не было, использовали пучки травы и листьев.
Следует отметить, что такое положение с туалетами в некоторых регионах сохранялось длительное время, в деревнях сохраняется до сего времени почти повсеместно .В 70-е и 80-е годы прошлого века я часто ездил в командировки в различные регионы РФ, с туалетами было аналогичное положение. Например, во время командировки зимой в Березниках Архангельской обл. я устроился в общежитии. Там туалет, располагавшийся внутри помещения, от самых входных дверей был фактически катком, залитым мочой. Но им всё равно пользовались, так как леса рядом не было. Так что туалетная «экзотика» во время ВОВ определялась только отсутствием бумаги.
В районном центре (Парбиге) была поликлиника и больница, но врачи были не по всем специальностям. В основном это были терапевты. В Парбиге до начала войны не было хирурга. Об этом я уже писал. Но, насколько я помню, дети мало болели. Намного меньше, чем сейчас. Чем это можно объяснить? Хорошей экологией? Питанием натуральными продуктами? Или влиянием здорового сибирского климата? Интересно, что я тоже стал всё меньше и меньше болеть по сравнению с довоенным временем, постепенно закалился. Хочется отметить одно профилактическое мероприятие. Люди в Сибири жевали жвачку, приготовленную из смолы хвойных деревьев. Для приготовления жвачки смолу разогревали в русской печи, она отделялась от примесей и приобретала приятный вкус. Потом её разделяли на небольшие кусочки (как сейчас бульонные кубики Магги) и продавали на рынке. Стоил такой кусочек несколько копеек. Самой вкусной, полезной и поэтому дорогой была жвачка из смолы кедра. Ценилась жвачка из смолы пихты, но она была чёрная и не такая вкусная, как кедровая. В Сибири считали, что употребление такой жвачки укрепляет зубы и является хорошей профилактикой от зубных болезней. Правда это или нет, но у меня зубы оказались крепче, чем у многих.
Представленного на рисунке здания школы в Парбиге уже нет. На этом месте построено новое современное здание. Дирекция ведёт работу по установлению связи с теми, кто раньше учился в школе. Я собираюсь установить связь со школой. Для желающих это сделать (может откликнется кто из бывших учеников) указываю данные для контакта.
636220, Томская обл., Бакчарский р-н, с. Парбиг, ул. Кооперативная, 13. Эл. почта: parbigsch@bakchar.gov70.ru, телефоны: +7(38249)44-1-83 , +7 (38249) 4-42-97
Невнимательный злодей или тайный герой? Выбор за вами
Ну, тут некоторые знают, что я веду свой канал, куда к, возможно, вашему сожалению не выкладываю тексты про Крапивина. Зато выкладываю странные штуки из жизни, которые вы возможно уже читали на этом сайте. А может и не читали. Но вот про этого человека я бы хотел поговорить с широкой аудиторией. Сюжет с твистом, личность интересная, да и пришла откуда не ждали: из фильма «Operation Mincemeat» (Операция «Мясной Фарш»). По названию — трешевое кинцо, но на самом деле — прекрасный фильм про попытку англичан обмануть разведку Гитлера. То, как выстраивается система лжи, мелкие детали, призванные убедить аналитиков в реальности происходящего, психология разведчиков и поиски нужных точек и акцентов. И важно то, что подобное было в реальности (ну, хорошо, большая часть показанного в фильме). И там прозвучало имя Алексиса фон Рённе.
Это он собственно и есть. Любимый аналитик Гитлера, которому тот доверял насколько это было возможно. Эрудирован, инициативен, прекрасный администратор, кавалер Железного креста, барон, разве что характер сложноватый, но ему это прощалось. Его карьера резко пошла вверх после того, как в 1940 году, будучи ещё в звании капитана, он собрал максимально полные данные о французской армии и оборонительных укреплениях этой страны. Другие аналитики утверждали, что Франция обладает мощной обороной, которую нужно будет долго и нудно перемалывать. Все в один голос твердили, что Германия не сможет войти в эту страну быстро и без проблем. Алексис доказал обратное, просто ткнув в район Арден и сказав, что линию Мажино можно обойти где-то тут примерно. Франц Гальдер — начальник германского Генерального штаба назвал работу этого человека решающим фактором победы над Францией. Алексис был действительно выдающимся аналитиком. Разработал собственную методику анализа данных, смог построить систему моделирования личностей исходя из мелких деталей характера и личных вещей. В 1943 году он стал начальником разведки западного фронта. Именно его стол стал той точкой, где аккумулировалась вся информация, которую добывала огромная масса агентов по всей Европе и даже за её пределами. В обязанности этого человека входило отслеживание всех перемещений сил Великобритании и США на основе мелких деталей, недомолвок, косвенных признаков. По сути, Алексис фон Рённе был самым важным человеком в армейской немецкой разведке и он должен был разгадать, когда союзники начнут вторжение в Европу. Не проморгать операцию «Оверлорд». И он.
Вот про эту операцию мы говорим, если что
Перенесёмся теперь на другую сторону Ла-Манша. Сейчас нас интересует FUSAG (Первая группа армий США), которая в 1943 году дислоцировалась в Кенте, рядом с проливом Па-де-Кале. Руководил этой группой самый талантливый генерал союзников Джордж С. Паттон. Под его полным командованием состояло целых 45 дивизий (Рённе насчитал и указал в своем отчете 89). Учитывая, что каждая дивизия — это около 15–20 тысяч человек. Мощная сила, да? И вся эта толпа готовилась к высадке в Кале. Стоп-стоп! Всё же тут знают историю Второй Мировой и помнят, что открытие второго фронта было в Нормандии. Именно! Немецкие разведчики уже давно выяснили, что есть только два места подходящих для высадки, которые всерьез рассматриваются их соперниками — Кале и Нормандия. И союзники понимали, что немцы это понимают. И подозреваю, что немцы понимали, что союзники понимали, что они понимают. И. короче, пока мы не вошли в спираль, поясню, что Паттон командовал исключительно декорациями. Резиновые танки, фанерные бронеавтомобили, декоративные грузовики, надувные транспорты, несколько станций, которые имитировали радиопередачи на разных волнах и переговоры персонала. Плюс много-много звукового оборудования, транслировавшее разговоры людей, рёв двигателей и прочие шумы, которые должна издавать армия, готовящаяся к атаке. Некоторых пленных, якобы случайно провозили мимо этих сосредоточений войск. В местных газетах проскакивала информация на тему: «наши американские соседи опять рычат двигателями и будят коровок». Всё работало на то, чтобы убедить немцев, что основная высадка начнётся отсюда. Союзники старательно обстряпывали это дельце — через двойных агентов они скармливали разведке «доказательства» того, что американцы готовят высадку не в Нормандии. Помните Великий Панджандрум? По косвенным признакам, это тоже было частью операции прикрытия. Мол, это шайтан-колесо идеально подходило исключительно для плоских пляжей Кале с их линиями обороны, а никак не для холмов Нормандии. Короче говоря, на это работало все: телеграммы, данные солдат, «отчёты» технических служб, тысячи их.
Нет, это не суперсолдаты США, а надувной танк
И Рённе всё это активно поглощал и требовал добавки. То есть делал именно то, что от него и ожидало командование союзников в своей «Операции Стойкость» (я потом о ней тоже, может быть, напишу). Аналитик активно отстаивал своё видение компании Оверлорд, которое ему внушили своими подделками Англия и Америка. Без сомнения, американцы высадятся возле Кале. Во-первых, пролив Па-де-Кале максимально узкий и форсировать его будет проще всего. Во-вторых, посмотрите какая там собралась армия. В-третьих, Паттон считался максимально эффективным генералом именно в вопросах вторжения. Было бы глупо запихивать его куда-то исключительно для отвлечения внимания. Гитлер, практически слепо доверяющий своему любимому аналитику, принял все эти доводы. Принял настолько, что когда союзники 6 июня 1944 года всё-таки высадились в Нормандии, Рённе стоило лишь заявить, что это всего лишь отвлечение внимания от реального вторжения в Кале, как фюрер строго запретил посылать силы на помощь. Вот так хитрые союзники обманули проклятого нацистского аналитика! 12 октября 1944 года Алексис фон Рённе был повешан агентами гестапо. Ха! Так этому фашистскому выродку и надо! И зачем ты тут вообще про него пишешь, неужели никого лучше не нашлось? А вот теперь твист!
Фон Рённе предстал перед нацистским судом
В 1918 году дворянская семья балтийских немцев Рённе сбежала от назревающих Рижских проблем в Кёнигсберг. Алексису тогда было 15 лет, он любил философию и ему пророчили большое будущее в науке. Но он решил сделать все по своему и поступил в военное училище. В 1924 году уже получил офицерское звание. Был распределён в 9‑й пехотный Потсдамский полк (первый звоночек для всех глубоких знатоков истории Германии). Алексис подружился со многими офицерами этого полка. Часть из его друзей затем организовала Schwarze Kapelle (второй звоночек). Поработал банкиром, потом опять вернулся к карьере офицера. От сослуживцев он получил характеристику «холодный, отчуждённый интеллектуал с военно-аристократическим образом мыслей и старомодной христианской моралью» (третий звоночек). Ну а теперь соберём все эти звоночки в один большой колокол.
Члены немецкого сопротивления. Внимательные читатели найдут здесь и нашего героя.
Рённе ненавидел Гитлера. После тех зверств, которые ССовцы устраивали на завоёванных территориях (а отчеты об этих событиях обязательно оказывались на его столе), он осознал, куда фюрер ведёт свой народ. Его христианская мораль вступала в ужасный диссонанс с тем, что происходило вокруг. «Ганс, мы что, злодеи?», именно. И он понимал, как это можно остановить. Рённе прекрасно знал, что неминуемая американская атака на материк будет практически обречена на поражение. В лучшем случае силы вторжения в первые сутки смогут высадить максимум 150 тысяч человек (учитывая грузоподъемность десантных судов, их количество у союзников, пропускную способность пролива и так далее). Немецких войск было в десятки, а то и сотни раз больше. Только полный идиот решится атаковать целую страну располагая всего 150 тысячами солдат. Ведь всё, что требуется от обороняющихся — понять, где точно будет вторжение и собрать там чуть больше войск. Ведь у обороняющихся и так будет преимущество. В общем, успех этого вторжения находился под огромным вопросом. И тогда Алексис начал свою авантюру. Через него текла масса дезинформации, барон тщательно её отбирал, структурировал, документировал и передавал лично Гитлеру. Все, что ему удалось собрать, любую невероятную историю, вроде предательства финнов, или атаки со стороны Африки. Он старательно запутывал фюрера массой вариантов, внушал ему раздрай мыслей и тормозил разработку рабочих планов по отражению вторжения. Но в 1944 году уже стало ясно, что откровенная деза на тему «личный друг Сталина Буденный высадится в Испании» (True Story) уже не катит. Тогда на помощь пришла финальная хитрость.
Это карта для солидности статьи
Один из полковников разведки пожаловался Алексису, что Sicherheitsdienst (разведка СС), куда армия должна была отправлять данные, якобы для проверки перед демонстрацией Гитлеру и Верховному командованию, постоянно уменьшает их ровно в два раза (не буду проводить параллели). Поэтому полковник сообщил аналитику, что решил увеличивать их, чтобы после прохождения «уменьшающего фильтра СС», командование получало реальные данные. А вот цифры от такого эксперта как Рённе, сюрприз-сюрприз, не занижались. Репутация работала на него, да и звание «любимец фюрера» давало кое-какие преимущества. Поэтому он и указал 89 дивизий в районе Кале. Используя свой титул «гуру разведки» Алексис планомерно дезинформировал Гитлера о «Оверлорде». Благодаря его усилиям, FUSAG из пустышки превратился в грозную группировку, с которой Германии вскоре предстоит иметь дело. Практически нет сомнений, что Алексис понимал истинную природу FUSAG. Но он тщательно и методично отстаивал её реальность в верхах. И именно это решило судьбу вторжения. Когда в день высадки командующий немецкими силами во Франции приказал двум танковым дивизиям двинуться в Нормандию на помощь, распоряжение было отменено лично фюрером. Ведь Алексис назвал это отвлекающей атакой. А эти 500 танков и 40 тысяч человек могли бы в этот же день достигнуть Омаха-Бич и навести там шорох. Рённе успешно убеждал всех в том, что скоро 89 дивизий рванут через Па-де-Кале аж до 30 июня, пока группировка Союзников в Нормандии постепенно росла до 850 тысяч человек. А 26 июля вся эта сила вырвалась на просторы Европы. Но Алексис этого уже не увидел.
Кому-то из них Алексис спас жизнь
Нет, дело было не в его профнепригодности. Просто его друзья из Schwarze Kapelle 20 июля 1944 года провели «операцию Валькирия». Попытка убить Гитлера провалилась. И хоть Алексис не имел прямого отношения к заговору (по моральным убеждениям), на допросах всплыло его имя. Потом отстранение, арест. Члены Сопротивления предлагали ему скрыться, но он заявил, что «истинный прусский офицер не нарушает присяги». Во время допросов Рённе сказал, что политика нацистского государства совершенно несовместима с его христианскими ценностями. После этого ему припомнили все его «успехи», сложили два и два. 12 октября 1944 года его повесили челюстью на мясной крюк и оставили медленно умирать. Ну и небольшой финальный полутвист!
Последствия «Операции Валькирья». Гитлер тогда выжил лишь чудом.
Небольшой наброс по этому поводу. На самом деле по сравнению с другими заговорщиками, об этом человеке не так много данных. Он был замкнутым, особо своими мыслями ни с кем не делился. Двойную жизнь тщательно скрывал практически от всех, кроме редких членов Schwarze Kapelle, а там тоже не любили выносить сор. Он был монархистом по воспитанию, человеком, который считал, что править — это призвание дворян. Ненавидел нацистов за их тупость. Любил свою страну. Истинно и с чистым сердцем верил в бога (о чем свидетельствуют его предсмертные письма родным). Но, сложно сказать, что на самом деле происходило в его голове. Может быть, всё то, что я написал и не существовало в реальности и я тут нагло манипулирую данными. Кто-то из историков считают, что обман абвера — это исключительная заслуга хитрых союзников. С их дьявольской удачей и точным расчётом они смогли запутать всех профессионалов германской разведки. Но другие историки заметили несоответствие того, что делал и как себя вел Алексис в начале своей карьеры, каким прозорливым он был тогда (послужной список, практически безупречен до 1944 года, а в 1939 Рённе смог точно предугадать развитие войны — пока Германия завязнет на Восточном фронте, Запад нарастит мощь и перейдёт в атаку примерно через пять лет) и какие грубые ошибки допускал после 1943, во время важнейших операций «Мясной Фарш» и «Телохранитель».
Последнее прибежище аналитика — тюрьма, где его и казнили.
То, как он, несмотря на все очевидные даже начинающему стратегу недостатки, доказывал возможность прорыва союзников через Па-де-Кале. Ведь это было самым очевидным местом для атаки. Оно было слишком хорошо укреплено. А американцы никогда не выигрывали битвы закидывая врагов пушечным мясом. Но нет, Алексис продолжал упорствовать в своем заблуждении. Он отстаивал именно те доносы агентов, которые до 1943 года подверг бы сомнению. И слишком сомневался в тех доносах, которые склоняли чашу весов в пользу Нормандии. Он смог буквально спасти двойного агента англичан, в котором у Гитлера возникли сомнения, доказав, что его материалы истинны. Может, быть это действительно были банальные ошибки и усталость, а может — та самая мораль и понимание того, что твоя страна движется не туда, куда её обещали привести. Поэтому и стоит отнестись ко всей этой истории с долей сомнения. Алексис не состоял во взаимоотношениях с разведками, как тот же пресловутый адмирал Канарис (кстати, хороший знакомый Рённе), и по сути действовал по собственным соображениям совести и практически в одиночестве. Я стараюсь видеть в людях хорошее, поэтому мне ближе всё-таки вторая версия, как бы меня на канале и ни упрекали в рефлексии. Человек, который сделал все от него возможное, чтобы уничтожить то, что он ненавидел. Который разработал стратегию и сыграл свою партию так, чтобы нанести максимальный урон. И сделал это тихо и незаметно. Из широкой публики практически никто о нем не знает. Даже точно неясно, как Алексис фон Рённе погиб. Одни говорят, что его просто повесили. Другие вспоминают про долгую смерть на мясном крюке и проводят параллели все с тем же Канарисом. Ну а третьи говорят, что 12 октября 1944 года его просто расстреляли как предателя.
Воспоминания о жизни нашей семьи во время ВОВ (часть 4)
КАК МЫ ЖИЛИ В ПАРБИГЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
СОДЕРЖАНИЕ ДОМАШНЕГО СКОТА
Содержать домашний скот это повседневный, кропотливый и довольнотаки тяжёлый труд. Если у вас до этого не было коровы, то надо было построить для неё хлев (по сибирски — стайку) в виде хотя бы маленького сарайчика. На зиму надо заготовить минимум 3 тонны сена и перевозить его к месту содержания коровы. Сено перевозили на санях. Значит, надо договариваться, чтобы выделили лошадь и сани-розвальни. Надо кого-то нанять для перевозки или самим уметь наложить сено на сани, закрепить его, перевезти не опрокинув, а потом переложить к стайке. Обычно его складывали на крышу стайки. Надо научиться доить корову. Надо её кормить, поить и убирать из стайки навоз.
Но самое кропотливое выращивание телёнка. Обычно старались сделать так, чтобы корова телилась в марте, тогда период наибольшей молокоотдачи приходится на лето. Но в Сибири март ещё зима, стайки в большинстве холодные; и в них телёнок не выживет. Поэтому сразу после отёла забирали его в дом. И до весны он жил вместе с людьми. А его надо кормить, а он выделяет мочу и кал. Это надо убирать сразу, чтобы в доме не воняло.
Телёнок приспособлен природой длительное время сосать молоко из вымени коровы. Этот процесс надо воспроизвести в домашних условиях. Сосок на то время не было. Поэтому брали миску с молоком, сгибали указательный палец и опускали руку в миску так, чтобы палец торчал вверх. Подносили это под мордочку телёнка. В первое время вводили палец ему в рот. Он воспринимал палец как сосок и начинал сосать, потом сам ловил палец. Затем привыкал и пил молоко самостоятельно. Для экономии молока делали отвар из хорошего сена, затем постепенно приучали к употреблению других продуктов.
Баба Лёля тётка наше матери, жившая с нами, проявила способности дрессировщика. Она приучила телят испражняться, когда почешет палкой у них под хвостом, и подставляла горшок. Получалось, что телёнок испражнялся в горшок, и не надо было ничего убирать с пола.
Много хлопот доставляли оводы. Эти крупные, как жуки, и кусучие насекомые откладывали свои яйца под кожу коров. Отверстия в местах прокусов не зарастали, поэтому созревшие личинки оводов через них выбирались наружу. При развитии они доставляли корове большие неприятности. То ли эти места чесались, то ли доставляли сильную боль. Поэтому, когда места прокусов увеличивались и вздувались, как нарыв, хозяева нажимали под основание этого бугорка и выдавливали личинку наружу через то отверстие, которое овод прокусил. Коровам эта процедура нравилась, и они позволяли её делать.
Если стайка была холодная, то кур держали зимой тоже в доме. В кухнях обычно вдоль одной из стен располагались длинные лавки, прикреплённые к стене. Пространство под лавкой отгораживали от остального помещения решёткой из тонких реек. А под лавкой размещали кур. Но за ними надо было тщательно убирать помёт, чтобы в помещении им не пахло. Поросят покупали весной, резали поздней осенью или в начале зимы, когда устанавливались морозы. Мясо хранили в замороженном виде. Для предохранения его от мышей и крыс брали бочку, укладывали туда куски мяса вперемежку со снегом. Бочку держали на морозе, например, в сенях. Солонину не делали. Молоко зимой тоже замораживали в открытых мисках. Потом вынимали из них и хранили на морозе. Замороженное молоко поэтому имело вид шляпки гриба, плоской частью лежащего вверх. При покупке такого молока очень легко было определить его жирность, так как сливки при заморозке поднимались вверх и образовывали бугор. По его величине и определяли жирность. Кстати, удои у сибирских коров были по современным меркам небольшими, а жирность намного выше 3,2%. У нашей коровы наибольший удой был 12 литров молока в сутки, зато жирность молока 4,8%. К тому же выбирали на покупку и отбирали на развод коров с минимальным периодом сухостоя, во время которого они не дают молока. А как определить его длительность при покупке коровы? Оказывается, что есть определённые приметы особенности в телосложении и шерстном покрове, по которым это можно определить.
Есть ещё одна сложность в содержании коровы её надо осеменять. Сейчас развито искусственное осеменение, при котором собирают сперму от быков, хранят, а потом вводят коровам. Всё стало проще для хозяйств: не надо содержать быка, а это сложно и затратно, не надо иметь в штате бычника. Дешевле и проще купить сперму. Но тогда осеменяли коров быки, которых держали в с.-х. предприятиях. С ними надо было договориться (не с быками, конечно), сводить туда корову, случить с быком. Корову к быку зачастую водили мальчишки (в нашей семье я). В связи с этим мне вспоминаются стихи русского поэта А.К. Толстого (аж из Х1Хвека):
«Коль племянницы приедут, их своди на скотный двор.
Это сильно расширяет их девичий кругозор»!
Естественно, это мероприятие расширяло и наш ребячий кругозор.
Причём, старались проделать это нелегально, когда бык был на воле и без присмотра, чтобы не платить. Но надо было быть осторожным, чтобы не попасться на глаза бычнику и не попасть на рога быку. Быки были очень сильны и сурового нрава (бодливые), остановить их можно было только воздействием особого бича, которым надо ещё уметь пользоваться.
ТРАНСПОРТ, И ОБЕСПЕЧЕНИЕ ЕГО РАБОТЫ
У большинства организаций были свои лошади вместо автопарка, машин было очень мало. Надо же было на чём-то ездить и перевозить грузы. Лошадей держали в конюшне, разделённой перегородками на стойла, от прохода их отделяли дверями или брусом, положенным поперёк входа в стойло на высоте примерно метра полтора от пола. В противоположном торце стойла на уровне головы лошади к стене прикрепляли ясли. Это была решётка из брусочков, крепившихся нижними концами к стене, верхними к горизонтально расположенному бруску, отстоящему от стены на расстояние примерно около метра. В ясли сверху закладывали сено. Лошади его съедали не полностью, оставляя грубые стебли и те, что им не нравились. Это были объедья. Лошади мне очень нравились, а конюхи использовали нас (детей) как помощников. Мы ездили их (лошадей) поить на реку, отгоняли в ночное, пастись на лугу. При этом ездили на них верхом, конечно, без седла, в лучшем случае подложив под себя фуфайку, так называли обычную телогрейку на вате. Так что я с восьми лет занимался с лошадьми. В результате воздействия лошадиного хребта кожа на копчиках у малолетних наездников была ободрана. Как правило, на копчике красовалась болячка. Мы, начитавшись книжек, подражали ковбоям. Одного только ни у кого не получалось сделать лассо и накинуть его на голову хотя бы телёнку, так как мы делали его из верёвки (не из упругого материала). Поэтому петля в полёте после броска не держалась округло. Через год мне уже поручали ездить на них, чтобы напоить в реке и раздавать лошадям сено в ясли. В качестве оплаты за этот труд мне разрешали брать объедья на корм корове, что уменьшало потребность в сене для её прокорма зимой и значительно облегчало его заготовку (меньше надо было его заготавливать).
Качество сена было очень высокое, на стеблях держались даже засохшие листики травы, а цвет его был зеленоватый. Когда я увидел качество сена, которым кормят сейчас даже породистых лошадей различные частники, содержащие их, я был неприятно удивлён. Оно было жёлто-бурого цвета, одни грубые стебли. Никаких зелёных листиков в нём не было. Такое сено в то время самая голодная кляча есть бы не стала. Так что качество питания (корма) ухудшились не только для людей.
Лошади различаются не только породой, экстерьером (телосложением), но в гораздо большей степени характером, в чём я убедился при «общении» с ними. Они имеют такое же различие в характере, как и люди: бывают трудолюбивые, ленивые, злые и т.д. Особенностью ухода за ними в Сибири было оставление длинных хвостов, чтобы можно было, обмахиваясь ими, лучше отгонять комаров. Из имевшихся в Заготживсырье пяти лошадей каждая имела свой ярко выраженный характер.
Сено для кормления лошадей лошадей каждая организация заготовляла самостоятельно. Траву скашивали вручную косой. Её раньше (иногда и сейчас) называли литовкой. Правильно косить — это большое искусство.
В интернете на многих фотографиях с изображением косцов часто показывают не как надо, а как не надо косить. Косой нельзя размахивать. Она должна скользить пяткой (конец лезвия, где оно крепится к древку) по земле. Косец поворачивает корпус влево и дополнительно движением влево рук режет траву справа налево. При этом лезвие косы движется чуть повыше параллельно земле и срезает траву, и трава ложится ровным рядком слева от косца. Косец делает небольшой шаг вперёд, поворачивается вправо вместе с косой и снова делает поворот влево, срезая следующую порцию травы. Продвижение косы вперёд такое, чтобы только носок захватывал траву. Коса должна резать траву со скольжением, а не рубить. Лезвие косы должно быть очень остро заточенным. При косьбе люди становились друг за другом в колонну, уступом вправо. Косцов расставляли так, чтобы каждый задний не мог скосить больше и быстрее переднего, чтобы не сдерживать задних косцов, что хорошо видно из рисунка. Но в Сибири с голыми руками и непокрытой головой работать невозможно. Комары и мошки заедят. Кстати, в Сибири местными жителями раньше применялась казнь: привязать на комаря. В тайге к дереву привязывали легко одетого (или совсем раздетого) человека. От укусов насекомых он (менее, чем за сутки), сходил с ума.
Косцы (фото из открытых источников)
После этого трава должна лежать в валках и сохнуть, Чтобы она быстрее высыхала, валки переворачивали. При этом человек шел по прокосу, зацеплял граблями дальний конец валка, тянул на себя, приподнимал его и оборачивал нижней стороной вверх. Валок с просохшей травой (уже сеном) начинали с одного конца заворачивать вилами. Придвижении вдоль валка образовывался всё увеличивающийся как бы цилиндрический пучок сена, при длинном валке сена получался большая куча сена, то есть копна.
При необходимости маленькие копёшки (при коротких валках) объединяли в одну копну. Сейчас кошение, переворот травы и сгребание валков выполняют машины. Конечно, косилки, грабли и др. машины для заготовки сена существовали, и тогда, но многие организации, в том числе и Заготживсырьё, и владельцы скота выполняли все работы вручную.
Копны сена (фото из открытых источников)
Копны с свозили в одно место и и складывали в стога или скирды. Скирда До сих пор существует термин сметать стог, а выполняющая это машина так и называется стогометатель. В заготовке сена принимали участие все сотрудники организации по очереди, оставляя основную работу на несколько дней.
Траву косили на больших полянах, расположенных в тайге. Это было примерно в 20 и более км от посёлка. Составляли бригаду примерно из десяти человек, брали с собой всё необходимое, включая продукты питания, одежду и постельные принадлежности. Всё и все размещались на нескольких подводах и выезжали на время всего покоса в тайгу. Была и замена членов бригады. Меня каждое лето брали на покос на всё время. В мои обязанности (начиная с 10 лет) входило переворачивание валков, и подвоз копен к стогу, лошади тоже были на моём попечении. Для подвоза копен к стогу делали волокушу. Для этого срубали две небольшие берёзки с толщиной стволов примерно такой, как обычная оглобля телеги или саней, располагали их рядом на такое же расстояние, сзади скрепляли жёсткой поперечиной. В оглобли запрягали лошадь, при этом ветки лежали на земле, на них накладывали копну, закрепляя перекинутой через копну верёвкой. И в путь до стога. Копновоз (в данном случае я) обычно сидел верхом на лошади. У стога копну разгружали, а копновоз отправлялся за следующей. На рис. показан подъезд копновоза к стогу. Только волокушая не такая лошадь запряжена не в оглобли, а в постромки (верёвки или ремни), поэтому нет дуги, а на чём лежит сено на рис. не видно.
Копновоз привёз копну к стогу (фото из открытых источников)
Питались в основном пшенной кашицей. Все ели из одного котелка, в котором её и варили. Причём при еде надо было соблюдать ряд строгих правил.
Со мной на покосе было два интересных случая. После приезда на место расположения бригады построили большой шалаш для ночного сна. Затем начали косить траву. Траву на поляне, где расположилась бригада выкосили, потом пошли косить на другую поляну примерно около километра от этой. Но пока валок сверху не просох, его нельзя переворачивать, и я день и другой сижу на стоянке вроде без дела. А женщины начали судачить, выражать недовольство: «Вот, мол, бухгалтер отправил своего сына из дома, чтобы он ничего не делал, только питался здесь. А продуктов и так мало»! Мне это было очень неприятно слышать. На третий день те же самые разговоры с утра за завтраком. В бригаде был один парень, которому надо было по повестке явиться в военкомат. Одному по тайге ему идти было или страшно, или скучно. И он начал меня подначивать: «Что ты терпишь эти упрёки. Плюнь на них и пошли со мной домой». Я сначала не хотел уходить, но он меня уговорил, и мы ушли с покоса. Дома я объяснил родителям, почему я это сделал. На следующий же день в Парбиг примчался бригадир и начал предъявлять претензии: «Вот Ваш сын самовольно бросил всё, а мы теперь косим далеко от стана, а на стане кто-то должен находиться, там же инструменты, продукты, вещи остаются, и лошади остались без присмотра! Да к тому же надо валки уже переворачивать». Мать ему объяснила причину моего ухода. Он обещал, что этого больше не будет, и я вместе с ним вернулся на покос. Претензий мне больше не предъявляли.
Второй случай был более опасный. Бригада косит где-то на дальней поляне, я оборачиваю валки, слежу за лошадями, чтобы путы, которыми связывают внизу передние ноги лошадей, дабы они не могли быстро ходить, не свалились. А то лошади могут убежать, их же не догонишь. Смотрю лошади начали нервничать, пытаться убежать. Я сразу подумал, что где–то рядом находится медведь. А что мне делать, если он бросится на меня или лошадей? Так продолжалось около часа. Когда бригада вернулась, я всё рассказал. Мужики пошли в ближайшие заросли и обнаружили там медвежьи следы. Так что мне второй раз в жизни повезло.
Вручную косами зачастую убирали и зерновые культуры. Для этого на косу параллельно лезвию крепили платформу из прутьев (крюк), чтобы растения укладывались не в равномерный валок, а порциями (кучками). Норма выработки при кошении косой с крюком была 0,25 гектара (25 соток — один трудодень).
Коса с крюком (фото из открытых источников)
Эти кучки потом подбирали связывали в снопы, обтягивая их посредине жгутом из скрученных стеблей — перевязью (как поясом) и устанавливали на поле в суслоны. Из нескольких снопов делали как бы колонну высотой в один сноп, а сверху на неё «вверх ногами» ставили ещё один сноп. Это делали для просушки зерна в колосьях. После этого снопы собирали и складывали в скирды.
Суслоны (фото из открытых источников)
После уборки к скирдам (скирда длинный стог) подгоняли молотилку и обмолачивали всю массу. Для работы молотилки нужен был привод, от локомобиля или трактора. Такая технология применялась из-за недостатка зерноуборочных комбайнов. Она позволяла уменьшить объём выполняемых работ в единицу времени, но растягивала уборку.
К скирде ставили молотилку, снопы вилами подавали на приёмный лоток. Там стоял подавальщик, который принимал сноп, одной рукой брался за перевязь снопа. Он был перевязан поперёк жгутом из скрученных стеблей убираемой культуры. Другой рукой серпом разрезали перевязь и направляли сноп в молотилку. На первом рисунке хорошо виден привод молотилки плоским ремнём от шкива трактора. Здесь допущена одна погрешность в организации работ: не огорожен привод. Вторая фотография сделана, вероятно, уже во время ВОВ. Работают одни женщины, седи них один мужчина, вероятно, тракторист. Но работа с позиций безопасности организована лучше: привод огорожен (хотя и примитивно) досками.
Для желающих задание на знание техники. Почему (даже при большой длине привода) ремень не соскакивал со шкивов.
Обмолот снопов (фото из открытых источников)
Работали круглосуточно. Колхозам помогали шефы. В одну из ночей подавальщиком была моя мать. Освещение ночью было плохое, мать после работы в конторе была усталая и серпом вместо перевязи рубанула себя по ладони и кисти руки. После этого пальцы левой руки у неё не работали. Вот так доставался тогда хлеб насущный.
«Исповедь» бюргера
Этот пост На Азовстали найден дневник украинского военнослужащего. Как проходили последние недели перед сдачей, напомнил один эпизод из воспоминаний ветерана ВОВ Верникова Самуила Марковича: «Записки военного переводчика» — «Исповедь» бюргера, где, почти также, рассуждал немецкий пленный на допросе. И очень точно Верников С.М. описал слова этого пленного —
Конечно, мы хорошо понимали, что «сердитые» речи Шнитке против гитлеровцев ни в коем случае нельзя принимать за чистую монету. Ведь его «исповедь» — это был попросту «крик души» мелкого хищника, собственника, обманутого в своих надеждах на наживу, завидующего тем, кто имел кошелек посолиднее.
Цитата из комментария Дмитрия Стешина к дневнику:
И никакого осознания своей вины. Никакой попытки задуматься: «А что мы сделали не так, раз нас загнали в эти подвалы, как крыс? В чем виноваты?».
Нет. «Сидельцы» думают только как спасти свои шкуры, ждут вмешательства НАТО, верят в турецкий пароход, который их вывезет, до последнего, до плена.
Заметьте, что этот дневник писал не оголтелый нацист из «Азова». Нет, это какой-то комбатант из нацгвардии. Откомандированный в Мариуполь офицер. Отсидит, и выйдет, видимо, с «чистой совестью», теоретически.
Вот и сама «исповедь»:
Выбив гитлеровцев из города Августова и заняв плацдарм западнее Августовского канала, наша дивизия перешла к обороне. Личный состав сразу же приступил к совершенствованию оборонительных позиций, подготовке к броску в пределы Восточной Пруссии.
Много работы было в это время у разведчиков. Немало они доставили и очень разговорчивых «языков».
…Темной декабрьской ночью Кужанов и Воробьев преодолели по льду широкое озеро Нецко, сквозь вражеские проволочные заграждения и минные поля добрались до траншеи, захватили в плен ефрейтора Шнитке из 131-й пехотной дивизии.
Мы, Нарыжный и я, увидели пленного на нашем берегу Нецко, когда он даже раньше разведчиков, буквально ввалился в окоп. Это был весьма тучный человек, лет сорока. Пот заливал его бурякового цвета лицо, взмокшее после переползания по неровному льду озера, которое являлось нейтральной полосой между нашим и немецким передним краем.
Как Шнитке позже сказал на допросе, он спешил изо всех сил не только потому, что наши разведчики велели ему поторапливаться, а более всего из-за того, что боялся: его исчезновение могут с минуты на минуту обнаружить и тогда начнется обстрел озера. А погибнуть не за понюх табаку в конце войны, как размышлял бывший владелец мельницы Шнитке, было совсем ему ни к чему.
К слову, ожесточенный обстрел озера и нашего переднего края действительно начался, но уже после того, как Шнитке и разведчики сидели под прочными накатами блиндажа. Здесь мы провели предварительный короткий допрос пленного, который затем продолжили в нашем домике разведотдела на восточной окраине Августова.
Почти сразу же я обратил внимание на то, что Шнитке чем-то отличается от тех пленных, которых мне приходилось допрашивать раньше. Потом я понял, в чем это отличие. Необычным было то, что Шнитке и не пытался спросить, как это делали другие «языки», «Что со мной будет?» На допросе Шнитке охотно говорил:
— Немецкие солдаты и офицеры, конечно, тайком друг от друга, читают ваши листовки. Там иногда встречаются знакомые фамилии тех, с кем они служили раньше и кто теперь в плену. Их свидетельствам верят, пожалуй, больше, чем давно опротивевшей геббельсовской пропаганде об «ужасах» русского плена.
Словоохотливый Шнитке впервые вслух рассказал нам анекдот, который в то время в Германии передавали шепотом и только на ухо самым близким людям.
— У господа бога спросили: «Что делают в аду с лжецами?». Он ответил: «Их заставляют столько раз поворачиваться кругом, сколько раз они соврали». А что тогда сделают с Геббельсом? «Он будет у нас постоянным вентилятором».
Шнитке хихикнул, как бы говоря этим: вот, мол, о каких откровениях я русским поведал, оцените это по достоинству.
Но ценность показаний пленного, разумеется, была не в анекдоте о Геббельсе, а в тех сведениях, которые он сообщил не только о своей роте и батальоне, но и о системе гитлеровской обороны на берегу Нецко.
По утверждению пленного, за последнее время их 131-я пехотная дивизия совсем не пополнялась людскими резервами.
— Все идет туда, на север, где русские у Гольдапа штурмуют Восточную Пруссию. А от нас требуют строить третью и четвертую линию обороны, так как никто не знает, где и когда русские начнут новое наступление, — так говорил Шнитке.
И, продолжая, он рассказал о том, что солдаты 131-й дивизии со страхом прислушиваются к гулу моторов, если он раздается в тылу, за их спиной. Все боятся обхода русских танков. Особенно сдают нервы у тех, кто был в окружении в Белоруссии и чудом выбрался из «котла».
— Да, все мы со страхом ждем прорыва, нового наступления русских.
Тут Шнитке чуть ли не с видимым удовольствием поправил сам себя:
— Я уже не жду, своего дождался, а они пусть там ждут.
Допрос был уже фактически закончен. Нарыжный кратко сообщил по телефону в штаб корпуса важнейшую часть показаний пленного. Теперь оставалось только дождаться автомашины и отправить Шнитке в разведотдел корпуса, к подполковнику Рытову. А пока что я заканчивал обработку протокола допроса пленного. Нарыжный наносил на карту ставшие теперь известными новые запасные позиции противника.
Пленный сидел уныло, обхватив толстыми пальцами колени и сосредоточенно рассматривал носки своих замысловатых «бурок» — хлипкого подобия валенок, внизу чуть обтянутых кусочками кожи.
Молчание нарушил Нарыжный. Он пытливо посмотрел на пленного, потом отрывисто сказал мне:
— Спроси-ка у него, что он сейчас думает? По-честному только пусть отвечает. А если не хочет, может не говорить.
Шнитке выслушал вопрос. Ответил не сразу. С шумом выдохнул воздух из своих надутых барабаном щек и сказал:
— Скажу я правду. Только ответ длинный будет.
— Ничего, — проговорил Нарыжный, — время у нас пока есть. Вот и послушаем.
— Сейчас я вспомнил свою компанию. В нашем городке мы много лет подряд собирались вместе: владелец ликерной фабрики, хозяева радиомастерской, продовольственного магазина, прачечной-химчистки и я.
Пить пиво собирались каждую неделю в ресторанчике гостиницы «Белый олень». Ну, разумеется, владелец гостиницы тоже был в нашей компании.
Следовательно, шестеро нас было. Вспоминаю, как мы за Гитлера глотки драли. Ведь фюрер обещал нам, мелким предпринимателям, помощь и защиту от крупных монополий, концернов, снижение налогов, дешевые кредиты.
Вначале казалось, что дела у нас действительно лучше и лучше идут. Когда началась в тридцать девятом году война с Польшей, а потом и на Западе, то товары пошли в Германию потоком, и нам, конечно, немало перепадало. Мы не задумывались, откуда зерно, сало и другое берется. У нас есть, нам хорошо — и это самое главное.
Но «хорошо» продолжалось недолго. Наших сыновей призвали в армию, в сорок первом и до нас добрались: сначала одного призвали, потом другого. Оставшиеся, если и собирались в «Белом олене», то о фюрере и войне старались не говорить. Пили пиво, играли в карты и болтали о пустяках. А думали каждый об одном: «Только бы не меня следующего призвали». Но призвали в конце концов всех. Кого после боев под Москвой, меня — после Сталинграда. Трое из нашей компании уже убиты в России. Теперь вот и я в плену.
А хозяева концернов, кого Гитлер обещал к рукам прибрать, сидят себе в Германии, в тылу, в таких бомбоубежищах, что им никакой налет не страшен. А нас всех — на фронт.
Шнитке со злостью даже кулаком стукнул по своему жирному колену. Потом мотнул головой и добавил:
— Впрочем, что теперь жаловаться. Гитлер нас обманул, но мы и хотели быть обманутыми. Когда богатства Европы текли в Германию, мы радовались, чуть не до потолка прыгали. Сами и виноваты, что теперь война на пороге самой Германии.
Шнитке говорил о том, что особенно подавленное состояние у солдат родом из Восточной Пруссии и Померании. Они высчитывают, сколько километров осталось советским войскам до их мест.
— Наши солдаты, — продолжал пленный, — грабят и мародерствуют в прифронтовых немецких городах и селах.
Когда я перевел слова Шнитке, разведчик Воробьев, который вместе с Кужановым слушал допрос пленного, с омерзением проговорил:
— У нас грабили мирных людей. У себя дома остановиться тоже не могут.
Шнитке испуганно повернулся в сторону Воробьева, попросил:
— Если можно, переведите, что сказал солдат.
Перевел. Шнитке низко опустил голову. А потом чуть слышно сказал:
— Да, страшно это признавать, но русский солдат прав…
Наш разговор был окончен. За окном уже нетерпеливо урчал мотор, прибыла автомашина. Время отправлять пленного в штаб корпуса.
Воспоминания о жизни нашей семьи во время ВОВ (часть 2)
КАК МЫ ЭВАКУИРОВАЛИСЬ В СИБИРЬ
Пережив оккупацию, родители успокоились, так как зимой явно проявлялось наше преимущество на фронте. Но летом 1942 года немцы развили успешное наступление. Особенно мать запсиховала, боясь попасть в оккупацию на длительное время, так как при первой оккупации стало известно, что есть люди, которые грозились выдать немцам активное участие моей матери в пропаганде Советской власти. Она действительно вела такую пропаганду и активно выступала с докладами на собраниях во время советских праздников.
Массовая эвакуация населения летом 1942 года уже не проводилась, но выручил нас дядя Павел (мамин брат). Он прислал вызов из Новосибирска, куда был эвакуирован их завод. Получив его, мы срочно стали готовиться к переезду. Вещей с собой мы не могли много взять (только то, что на себе), так как у матери на руках кроме меня была ещё и четырёхлетняя дочка. Отец с нами не поехал. Задержался по какой-то причине, вероятно, из-за необходимости распределения и продажи живности и имущества. Но в дороге надо было чем-то питаться. Здесь нас выручил несчастный случай с нашей скотиной.
Уже в начале войны при отступлении часть имущества и живности раздавали населению. Например, в Руднево колхозникам раздали колхозных лошадей (относительно коров и другой живности мне неизвестно). Через Руднево гнали своим ходом (эвакуировали) на восток стадо коров и тёлок мясной продуктивности из какого-то сельхозпредприятия. Как объяснили сопровождающие стадо сотрудники, коров закупили за границей за валюту для развития отрасли мясного скотоводства. Но копыта коров не приспособлены для дальних переходов по дорогам (по твёрдой поверхности), и они, как говорится, обезножили, не могли дальше идти, а отдыхать было нельзя ― немецкие войска подпирали. И коров этого стада под расписку о сохранности и необходимости возвращения раздали населению.
Нам досталась тёлка. А за ней надо ухаживать: кормить сеном, поить и навоз убирать. Сено матери разрешили взять из детдомовских запасов. Когда мы поселились в подвале, тётка Маня ходила к дому днём и ухаживала за ней. Но случилась неприятность: при обстреле села один снаряд разорвался около нашего дома. И когда мы пришли домой, у тёлки из бедра задней ноги торчал большой деревянный клин размером больше полена. Вероятно, при попадании снаряда от соседнего сарая разлетелись деревянные «осколки». Что было делать? Тёлку надо было сохранить и сдать. Ветеринар осмотрел её, определил, что вылечить ее невозможно, и дал нам справку с разрешением её зарезать. Часть мяса родители пережарили, почти засушили, посолили и залили коровьим внутренним салом этой же тёлки. В результате на дорогу мы были обеспечены консервами. К тому же из хлеба собственной выпечки мы насушили сухарей. Извините, что я как будто излишне много написал о тёлке, но питание — это был вопрос выживания в дороге, так как никаких буфетов и столовых на вокзалах станций тогда не было. Война ведь, и пока для нас не успешная. Железная дрога осуществляла перевозки на фронт и с фронта, а кроме того, эвакуацию заводов и заводчан.
Мы (мать, я и сестра) тронулись в путь. Несмотря на отсутствие свободного переезда на дальние расстояния, пассажирские поезда были переполнены. Так как мы ехали из Тулы, то пришлось ехать с пересадками. На какой станции была первая пересадка на другой поезд, я не помню. Многие, даже политологи после войны, удивлялись, почему в ВОВ на территории СССР не было эпидемий, этих страшных спутниц войны. Их не было из-за поддержания строгого порядка в государстве. На железнодорожном транспорте также поддерживался строгий порядок. На каждой станции было два крана: из одного можно было налить кипяток, из другого ― холодную воду. Также был санпропускник ― баня с камерой прожарки всей одежды (дезинфекцией высокой температурой) для уничтожения насекомых и микроорганизмов. Чтобы закомпостировать или купить билет на поезд дальнего следования, надо было вымыться в бане и сдать одежду на прожарку. Без справки санпропускника билет не продавали и не компостировали. В дороге мы питались в основном супом. Для его приготовления куски прожаренного мяса заливали кипятком. Вместо хлеба ― сухари.
Отдельно расскажу о пересадке в Свердловске. Свердловск запомнился тем, что там на вокзале в столовой кормили людей перловой кашей. Платили мы за это или нет ― я не помню, скорее всего, не платили. Самообслуживания тогда не было. Мы сели за стол, и официантка принесла нам по тарелке каши. Мне запомнилась просьба матери, когда официантка забирала с нашего стола пустые тарелки, принести нам по второй порции каши. «Да я вам и так сразу по две порции принесла! ― ответила она и добродушно добавила ― Ладно, сейчас принесу ещё».
На какой–то станции после Свердловска (может, в Челябинске) несколько суток не подавали пассажирский состав. Потом вдруг объявили, что сейчас отправляется на восток товарный состав из крытых пульмановских вагонов, в котором на фронт перевозили людей и лошадей. Желающие могли сесть в эти вагоны, правда там был не убран навоз. Большинство пассажиров, и мы в том числе, ринулись к этому составу. В торцах внутри вагонов по всей их ширине были двухэтажные нары, на полу ― перемешанный с сеном лежал конский навоз. Состав тронулся. Двери пассажиры не закрыли. Люди расположились на нарах. а некоторые встали в дверном проёме, опершись на брус, положенный поперёк него на уровне чуть ниже груди человека среднего роста. Я целый день простоял в таком положении, любуясь горными пейзажами Южного Урала.
На всех станциях по пути нашего следования чувствовалась война. Однако следует отметить, что железнодорожный транспорт хоть и работал с большой перегрузкой, но при этом чётко и бесперебойно осуществлял военные и гражданские перевозки. Его вклад в победу мы часто недооцениваем. Например, при наступлении на Москву осенью 1941 года из-за необходимости перевода вагонов и паровозов на более широкую, чем в Европе, колею и действий партизан и диверсионных групп немцы смогли выполнить объём перевозок, намного меньший, чем было необходимо для полного обеспечения наступающей армии, что помогло отстоять Москву. Потом они объём перевозок увеличили. Для ремонта путей на каждой станции, где была служба путейцев, хранились запасы рельс и шпал. Хорошо продумана была, как теперь говорят, логистика перевозок. Характерно то, что во время перевозок главным был машинист, и именно он определял порядок действий, а не военный чин, сопровождающий груз.
В этом заключается коренное отличие работы железнодорожного транспорта во время первой и второй мировых войн. Работу транспорта в первом случае хорошо характеризует старый анекдот. В Петрограде спрашивают на вокзале: «Поезд из Москвы прибывает по расписанию»? Ответ: «Да что вы, ведь война»! В Берлине на вокзале спрашивают: «Поезд из Гамбурга прибывает по расписанию»? Ответ: «А как же, ведь война!».
Товарный состав не довёз нас до Новосибирска. Нас высадили на какой-то пригородной станции и до вокзала мы доехали на электричке, чему я удивился. Когда мы приехали в Новосибирск, меня поразило мирное настроение города, отсутствие ощущения опасности, порядок и чистота на улицах, постройки. Особенно поразил меня оперный театр. Но он тогда ещё не работал. Во время ВОВ в нём хранились фонды различных музеев СССР. Дополнительно к этому в театре было установлено оборудование эвакуированных заводов и налажено производство гранат и миномётов. Но уже в 1942 г. государство выделило деньги для завершения его строительства, в основном внутренней отделки.
Новосибирский акад. Театр оперы и балета (Фото из открытых источников)
Совершенно не запомнилось мне, как мать устраивалась на работу.
Через некоторое время она сказала, что мы отправляемся в Колпашево. Туда надо было плыть на пароходе по Оби. Из этого плавания мне запомнилась только одна ночь, когда разразился дождь с сильным ветром, и по реке гуляли большие волны. Пароход потерял управление, его стало сильно качать на волнах и носило по реке в разные стороны всю ночь. К утру всё утихло, и мы, как говорится, без приключений доплыли до пункта назначения. Здесь мы пробыли длительное время. Отец нас догнал.
Матери дали назначение работать в организации ЗАГОТЖИВСЫРЬЁ в районном центре Парбиг, с которым регулярного транспортного сообщения не было. Поэтому нам пришлось ждать, когда баржу загрузят боеприпасами для охотников, продуктами и другими товарами. Баржу тросом соединили с буксиром, а нас разместили в надстройке, небольшом как бы домике, расположенном на палубе баржи ближе к корме. Из Оби мы свернули в её приток Чаю (на современных картах она обозначена как Икса), впадающей в Обь. Река называлась так потому, что брала начало в торфяных болотах, и вода в ней была цвета крепко заваренного чая. Потом наш караван свернул в её приток Парбиг, и через некоторое время прибыл в Парбиг. Село Парбиг представляло собой настоящую сибирскую глубинку. Но не захолустье, а районный центр Новосибирской (до 1944 г.), а затем Томской (до 1964 г.) областей со всей причитающейся инфраструктурой. До Томска― 230 км по прямой и 320 км по тогдашней дороге, и никакого регулярного сообщения. При необходимости только конный транспорт ходил по просёлочным дорогам. Каждая организация ездила на своих лошадях. Все припасы для жизнеобеспечения доставляли раз в год по реке на барже. В настоящее время железнодорожная сеть увеличилась незначительно, дорог с твёрдым покрытием построено недостаточно, а состояние просёлочных дорог после дождей, весной и осенью создаёт большие трудности в работе автотранспорта.
Просёлочная дорога в распутицу (Фото из открытых источников)
Далее в серии публикаций моих воспоминаний про ВОВ будет пост о том времени, как мы жили в Парбиге.
Воспоминания о жизни нашей семьи во время ВОВ (часть 1)
В книгах, посвящённых описанию жизни во время ВОВ 1941-1945 годов, описывается героическая борьба на фронте и не менее героический труд в тылу. Однако быт людей в тылу, повседневные заботы, условия проживания, обучения и уровень комфорта не получили должного освещения. Поэтому современные люди, родившиеся после войны, а особенно современная молодёжь, не представляют, как на самом деле мы жили во время войны в тылу и в оккупации. Поэтому в серии воспоминаний о жизни нашей семьи во время ВОВ я постарался описать все эти события.
Воспоминания представлены в виде коротких рассказов, описывающих жизнь нашей семьи, повседневный труд и заботы. Большое внимание уделяется изложению бытовой обстановки, описанию организации условий проживания, решению транспортных проблем, а также устройству средств передвижения (телег, саней). Без знания этих подробностей невозможно представить обстановку, в которой мы проживали, работали и учились. Я пишу воспоминания на основе своих детских впечатлений и разговоров родителей, которые мне запомнились. Рассказы расположены в хронологическом порядке. Вместе они составляют как-бы повесть, но могут читаться и каждый отдельно, так как каждая глава посвящена описанию отдельной темы.
КАК Я БЫЛ ПЕРВЫЙ РАЗ НА ГРАНИ ЖИЗНИ И СМЕРТИ
Перед войной наша семья жила в селе Руднево Тульской области. Я учился во втором классе, сестра была на четыре года моложе меня. Отец преподавал в школе математику и немецкий язык. Он был на 10 лет старше матери. Его призвали в армию после третьего курса мехмата университета. Так он оказался на первой мировой войне. Раненым он попал в плен, там заболел туберкулёзом, от которого чуть не умер уже после окончания войны. Чудом выжил благодаря рекомендациям одного врача, но окончательно вылечиться так и не смог, поэтому его не призвали в армию в 1941 году.
Мать работала бухгалтером в детдоме, который располагался в бывшей барской усадьбе, отделенной от села цепью оврагов, часть которых была превращена в пруды. Постройки усадьбы располагались вдоль оврагов: на одном краю бывшая церковь, на другом — яблоневый сад. За ним, уже при советской власти, был выстроен многоквартирный одноэтажный дом, в котором поселилась наша семья в конце 1940 года: родители, я, моя сестра и сестра отца (тётка Маня, как мы её звали). За этим домом был неглубокий овраг, заросший небольшими деревьями и кустарником, за ним — подъём несколько километров (кажется, километра три), а за ним Зуевский лес, в котором стояли наши войска. Если смотреть от дома на лес, немного правее шла в него дорога. Вдоль неё ближе к лесу располагалась деревня Кишкино. Пройти из села на территорию усадьбы к бывшей церкви можно было через овраг, а проехать в центр усадьбы надо было по плотине между двумя прудами. Общежитие детей детдома, где работала мама, было расположено в двухэтажном доме.
Общежитие было построено таким образом, что его бок (длинная стена) располагался перпендикулярно к плотине и был с неё хорошо виден.
Детдом эвакуировали уже осенью 1941 года. Для этого собрали детей и желающих эвакуироваться сотрудников и переправили в Тулу. Детей разместили в Туле на железнодорожном вокзале, так как массовых перевозок пассажиров в тех районах уже не было. Сотрудникам на вокзале места не хватило, поэтому они разместились, где могли устроиться: у знакомых в гостинице и в других местах. Мы хотели устроиться у знакомой матери, но она, будучи довольно предприимчивой женщиной, устроила в своей квартире что-то вроде дома свиданий для офицеров, поэтому нас разместить у себя не могла. И мы всей семьёй с пожитками разместились на платформе вокзала. Кстати, мы такие были не одни.
Проходят сутки, одни, вторые, а состав для эвакуации детдома не подают. Похолодало, пошли дожди. Я простудился. Родители испугались, что я и сестра серьёзно заболеем, и вернулись в Руднево, в свою квартиру, полагая, что немцы сюда не дойдут. Но родители просчитались. Танковая армия Гудериана рвалась к Туле, и какое–то её подразделение заняло Руднево. Наших войск в селе не было, и немцы заняли его без боя.
В тот день, когда немцы входили в деревню (о чём мы, конечно же, не знали), меня послали отдать пилу, которую мы брали у сторожа, жившего около общежития. Со мной пошла сестра. Когда мы отошли от дома сторожа и шли вдоль общежития, мы вдруг услышали крик сторожа: «Бегите! Потом ложитесь!» Мы, конечно, не побежали и не легли. Я повернул голову в сторону, откуда исходил крик, и увидел колонну машин, спускающихся на плотину. Впереди колонны ехали мотоциклисты, и один из них, вероятно заметив нас на фоне светлой стены здания, дал по нам очередь из пулемёта, установленного на мотоцикле. Я этого не заметил и не осознал, только услышал выстрелы и увидел, как на уровне моей головы пули щёлкают по стене, всё ближе ко мне. После их удара о стену слышен щелчок, в ней образуется выемка и из неё идёт струйка пыли.
Я абсолютно не осознал опасности, наверно, просто не успел, лишь поворачивал голову вслед за ямками, образующимися в стене. При виде этого мелькнула (до сих пор помню) только одна мысль: «Как в кино». Вот ямки совсем приблизились к моему лицу примерно на уровне чуть ниже глаз, одна совсем рядом с головой, а следующая ямка образовалась с другой стороны головы, и они стали удаляться. Всё это заняло несколько секунд, и я не успел осознать опасности. Мы спокойно пошли домой вдоль сада, а колонна сразу свернула направо и въехала в центр усадьбы. Когда я рассказал родителям, что случилось, они накричали на меня: «Ты что не понимаешь, что ты каким-то чудом остался жив? Пулемётная очередь прошла через твою голову!»
Действительно, одна пуля пролетела с одной стороны головы, а следующая — с другой. Вот так смерть первый раз в жизни обошла меня стороной.
КАК Я ЧУТЬ НЕ СТАЛ СЫНОМ ПОЛКА
из-за Гудериана и, может быть, поэтому остался в живых
Зима 1941 года была очень суровой. В центральной России морозы были более 40 градусов. Когда немцы без боя заняли Руднево и усадьбу, в доме, где мы жили, на второй день они разместили штаб. Всех жильцов дома выселили в нашу квартиру, которая состояла из небольшой прихожей и двух комнат (большой и малой). Большая комната была забита людьми, размещавшихся на имуществе, которое они прихватили с собой. В нашей маленькой комнате, бывшей спальне родителей, немцы разместили рацию. В ней расположились радисты, заверившие нас, что они порядочные люди — ничего не тронут и не возьмут.
Мы же расположились при входе в квартиру, можно сказать, на кухне, отгороженной от большой комнаты русской печью. Так как печь была очень маленькой (фактически это был проход от входной двери в большую комнату перед «лицом» русской печки), то народу там, кроме нас, не было.
Отец, воевавший ещё в первую мировую, быстро оценил обстановку и тихо сказал матери: «Стемнеет, мы Славку (меня) отправим в Зуевский лес, пусть сообщит, что в нашем доме разместился штаб какого-то крупного соединения. Дом стоит на отшибе и от деревни, и от усадьбы, так что можно накрыть его огнём из пушек или даже захватить». Мать в слезы: «Ты на смерть посылаешь ребёнка!».
— Да нет. Мы его поставим на лыжи, сверху моё нижнее белое бельё наденем. От нашего крыльца до оврага несколько метров. Часовых с этой стороны дома почему-то нет. Ему только до оврага незамеченным проскользнуть, а в нём он будет не замечен. Потом быстро доберётся до леса. В поле тоже темно, его не заметят.
— Откуда ты знаешь, что не заметят?
— А зачем они, как ты думаешь, всю ночь дома в Кишкино поджигали?
— Чтобы дорогу освещать, которая ведёт в Зуевский лес. Они и сейчас догорают.
Но тут немцы засуетились, забегали. Мы пошли в большую комнату и в окно увидели военачальника, вероятно, высокого ранга, если судить по красивой одежде и суете вокруг него. Позже мы узнали, что это был генерал Гудериан — командующий танковой армией немцев, рвавшейся к Туле (чего мы, конечно, тогда не могли знать). Немного погодя пришел немецкий офицер и приказал срочно освободить помещение. У него через отца спросили: «Сколько времени даётся на сборы? Надо же вещи какие-то собрать».
«Какое время?» — был ответ «Пусть идут в свои квартиры, быстренько собирают то, что им нужно, и выходят на улицу». А на улице сорокаградусный мороз. Собрались все жильцы дома в кучу, рассуждают, куда теперь идти. А немцы командуют, чтобы у дома не толпились. А куда податься? Тут моя мать предложила идти в детдомовское овощехранилище, которое располагалось с другой стороны яблоневого сада. Все туда и направились. Расположились там на буртах с картошкой и остаток немецкой оккупации провели в нём. Хорошо, что она продлилась несколько дней, а не лет.
В результате этого авантюрная затея отца сорвалась, а я остался жив.
До выселения всех из дома произошли два эпизода, один из которых мог стоить отцу жизни. В нашу квартиру ворвался немецкий офицер с пистолетом в руках и закричал по-русски: «Чей собака?». Показывают на нас. Он подбегает к отцу, наводит на него пистолет и толкает его к выходу. Все подумали, что он сейчас его на улице застрелит. Отец обратился к нему на немецком языке: «Что случилось, господин офицер?». Немец был удивлён тому, что к нему обратились по-немецки и немного смягчился. Он отвел пистолет от груди отца и сказал: «Ваша собака меня за ногу укусила и брюки зубами разорвала. Вот!» — и показывает рваную дырку на своих брюках.
Отец ответил, что очень сожалеет об этом, но надо принять во внимание, что собака — немецкая овчарка, поэтому очень злая, и хорошо, что не прокусила ногу. Отец знал отношение немцев ко всему немецкому. Всё немецкое каждый немец считал как бы своим, высшим достижением и оберегал. Например, во время блокады Ленинграда они не бомбили и не обстреливали драмтеатр, перед которым была установлена статуя императрицы Екатерины второй. Вот здесь это явно выявилось. Немецкий офицер совсем смягчился, когда узнал, что собака не какая-то русская шавка, а немецкая овчарка, и скомандовал, чтобы ему отремонтировали брюки, тут же их снял и бросил на руки отцу. Отец всё объяснил матери. А мать была у нас искусная рукодельница. Она заштопала брюки так, что от дыры и следа не осталось. Потом она призналась, что никогда так не старалась, зашивая эти вонючие немецкие портки.
Второй интересный эпизод. У нас в большой комнате висела политическая карта СССР. Немецкий офицер подошёл к ней и жестом подозвал отца. «Смотрите, сколько мы у вас земли завоевали!» — и он обвёл рукой на карте оккупированную территорию. Отцу стало обидно, захотелось осадить немца, но надо было это сделать так, чтобы у него не было причины воспринять это как возражение или противоречие, а воспринять как развитие его мысли и поддержку гордости. Отец поддакнул ему: «Да, много. А сколько ещё вам предстоит завоевать. ». И отец обвёл рукой по карте не оккупированную территорию СССР, которая была во много раз больше завоёванной немцами. Офицер как-то странно посмотрел на него. Наверное, пытался понять, поддержали его или культурно поставили на место. Затем он быстро вышел из помещения.
КАК МЫ ЖИЛИ В ОВОЩЕХРАНИЛИЩЕ
Детдомовское овощехранилище представляло собой большой подвал, но не под полом дома, а на открытом воздухе. Современные люди, особенно молодёжь, не представляют, что это такое, поэтому кратко объясню его устройство. Его делали по аналогии с землянкой. Над выкопанной в земле траншеей глубиной около 2-х метров делали перекрытие, а сверху засыпали слоем земли для термоизоляции. Снаружи оно представлялось как насыпь. С одного из торцов делали вход. Это обычно были большие двери, потом шла лестница вниз, внизу могла быть установлена ещё одна дверь. По краям лестницы могли быть сделаны пандусы для возможности проезда колёсного транспорта (от тачки до автомобиля, в зависимости от величины хранилища) для завоза и вывоза продукции. Лестница продолжалась проходом по всей длине хранилища, а по обеим сторонам его устанавливали деревянные щиты высотой примерно 1,2 м, за которые насыпали картофель и др.
Размещение людей в овощехранилище поручили отцу, так как он знал немецкий язык, Связь с оккупантами также осуществлялась через него (а, может, он сам за это взялся). Он сначала спустился туда один, потом зашла наша семья (родители, я с сестрой и сестра отца) и заняли место почти в самом его конце. Всех остальных он разместил ближе к выходу. Все разместились на картофеле, зажгли коптилки. Что это такое, современные люди тоже не все представляют. Коптилка — это светильник. Изготовлялась она очень просто: брался любой маленький пузырёк, в пробке пробивалось отверстие. В него вставлялся фитилёк, изготовленный из ниток или тонких полосок ткани, сплетённых как девичья коса. В пузырёк наливали керосин. Если поджечь фитилёк, то он горит длительное время, только надо его периодически вытаскивать наружу. Свет от коптилки получался как от небольшой свечи.
Если посмотреть от входа, то в полумраке люди были плохо различимы. Светились яркими точками только огоньки множества коптилок, которыми были усеяны бурты картофеля. Постепенно в овощехранилище набралось много народа, намного больше, чем население одного нашего дома. Вероятно, люди решили в нём укрыться, опасаясь обстрела. Питались кто как приспособился. Многие в сухомятку и пили холодную воду из колодца, немного согретую в овощехранилище. А как её можно согреть, если температура в нём была примерно 10 градусов? По нужде, естественно, ходили на улицу. Хорошо, что в таком положении пришлось находиться всего четверо суток, так как с началом нашего контрнаступления под Москвой немцы рано утром поспешно покинули Руднево, даже не успели (или не сумели) завести при сильном морозе большинство автомобилей, стоящих у домов деревни, в которых они размещались.
Пока мы жили в овощехранилище, немцы периодически его навещали (следили что ли за нами или опасались чего-то). Жильцы подвала удивлялись этому. Но как потом нам рассказал отец, опасаться надо было не немцам, а нам, так как в этом подвале прятались три красноармейца, которых отец и обнаружил при первом посещении и осмотре этого (с натяжкой можно сказать) помещения. Только тогда мы поняли его схему размещения людей и его запрет располагаться сзади нас и ходить туда, что некоторые порывались сделать, чтобы справлять там хотя бы малую нужду. На пятые сутки утром кто-то громогласно сообщил на весь подвал, что немцы уходят. Все стали собираться его покинуть, но выходить никто не решился. Одна тётка Маня (отцова сестра) бросилась бежать в нашу квартиру, с целью не допустить, чтобы новые зимние вещи отца и матери забрали, и удержать её не было никакой возможности. Она в подвал не вернулась. Когда мы вернулись домой, то увидели широкую красную полосу крови, впитавшейся в дорожку, ведущую от нашего крыльца за сараи и туалеты, расположенные со стороны дома, обращённой к Зуевскому лесу. Пошли по этой полосе и за сараями увидели лежащую на земле мёртвую тётку Маню. Она была застрелена четырьмя выстрелами из пистолета в грудь. Вот так закончился её жизненный путь.
После этой статьи я опубликую свои ответы на самые популярные комментарии, оставленные во всех моих предыдущих постах (либо отвечу сразу в комментариях). Эти ответы характеризуют мой, как говорят сейчас, менталитет и моё отношение к различным вопросам и событиям.
Далее будет пост с продолжением воспоминаний про войну и о том времени, как нас семьёй эвакуировали в Сибирь.